Часы любви - [26]

– Мы с Граньей будем польщены, отец, – Равенна одарила старика теплой улыбкой.

Подобрав свои темно-синие юбки, она ступила на мокрую тропку. Она наконец-то вернулась в Лир.

* * *

– И что же ты собираешься теперь делать, Равенна? – спросила Гранья, когда девушка расставляла чайный прибор. – Ты уже успела подумать об этом, возвращаясь из школы?

Бабка Равенны уже почти ослепла, да и передвигалась она с трудом, хотя ум Граньи – как и у отца Нолана – оставался как и прежде светлым.

– Первым делом мне нужно повидать Малахию. Его не было на похоронах, – Равенна осмотрела щербатую чашку и поставила ее на поднос.

– Тебе не следует думать о нем, детка.

Поглядев на Гранью, Равенна единственный раз обрадовалась ее слепоте. Малахия явно был болезненной темой. Не стоит расстраивать бабушку попусту.

– Ты знаешь, – нерешительно проговорила девушка, – он писал мне все эти годы. Конечно, с помощью отца Нолана, ведь сам он не умеет ни читать, ни писать, но письма были от Малахии.

Равенна улыбнулась. Письма эти поддерживали девочку, когда отчаяние и одиночество одолевали ее. Все эти драгоценные послания она хранила, перевязав голубой атласной ленточкой, и часто перечитывала их. Завуалированные намеки Малахии на собственные бесчинства до сих пор смешили ее, и она по сей день гадала, каким образом он умудрился обмануть цензорское перо священника.

– Будь с ним настороже, Равенна. Он более не мальчишка. – Гранья притихла.

Равенна, нахмурившись, раскладывала песочное печенье на блюдо.

– Итак, что ты будешь делать завтра, дитя, и на следующий день, и еще на следующий день? – Вот какой вопрос я тебе задавала.

– Возможно, дам объявление, – отвечала Равенна, подхватывая с огня закипевший чайник. – Да, именно так я и поступлю когда-нибудь. Дам объявление о том, что хочу занять место гувернантки или продавщицы. Что, если я займусь продажей ботинок?

Равенна подняла бровь. Возвратившись из Англии, она первым же делом сняла ботинки, и расхаживала по дому только босиком, как самая обычная девица, чего в Веймут-Хэмпстеде ей, конечно, не позволяли.

– Если ты будешь продавать ботинки, тогда я пойду плясать на кейли[28]. – С хриплым старушечьим смехом Гранья потерла поврежденные временем колени.

Рассмеявшаяся Равенна пролила воду мимо заварного чайника на поднос.

– Но, деточка, разве ты никогда не думала серьезно о своем будущем? – старческий голос дребезжал, выражая самую настоящую озабоченность.

Неуверенность и тревога проступили в глазах Равенны. Как и Гранья, она прекрасно знала, что нужно что-то делать в жизни, но ей даже в голову не приходило снова оставить Гранью, потому что старая бабушка явно не дожила бы до ее нового возвращения. К тому же она действительно намеревалась кое-что предпринять, причем очень серьезное, хотя мало рассчитывала на успех. В жестоком одиночестве школы она привыкла жить в придуманном им мире. Фантазия населяла его прекрасными принцессами, рыцарями, драконами и чародеями. Записывать свои приключения там она начала лет в шестнадцать, и теперь не хотела оставлять это дело. Равенна мечтала опубликовать книгу, но хорошо понимала, что дублинские издатели согласились бы иметь с ней дело только в том случае если бы она была мужчиной. Гордость не позволяла ей ставить под своей работой чужое имя. К тому же ее раздражала сама мысль о том, что к повествованию, рассказанному мужчиной, могут отнестись лучше лишь потому, что автор принадлежит к сильному полу. Она полагала, что литературное произведение следует судить по качеству, а не по половой принадлежности сочинителя.

– Ты не ответила мне, детка.

Равенна поглядела на Гранью. Боясь говорить вслух о том, что могло остаться просто мечтой, она пробормотала:

– Я же сказала тебе. Скорей всего я отправлюсь в Дублин и дам объявление.

– И когда ты намереваешься это сделать? – сидевшая в кресле с прямой спинкой Гранья опиралась на свою терновую палку, – старым костям ее было неудобно на потертой обивке сиденья.

Равенна ощутила острую боль. Как это горько – понимать, что любимый тобой человек приближается к пределу своих дней. Гранья прожила долгую жизнь, и лишь небольшая часть ее была известна Равенне.

– Я не планировала отправляться так скоро. Или ты выгоняешь меня? – поддразнила она старуху.

– Нет, детка, просто… – Гранья умолкла.

– Что просто? У нас трудности с деньгами? Если так, то я немедленно найду работу. Но тогда обещай мне, что поедешь в Дублин вместе со мной.

– Дитя мое, я думаю не о работе. Ты стала взрослой женщиной. Пора замуж… заводить собственную семью. Об этом ты думала?

– Да. – Равенна отвернулась в сторону. В своих выдуманных повестях о рыцарях и принцессах она часто думала о браке. Но там эти мысли не относились к ней самой, ибо сама она до сих пор никого не любила, хотя сказочные повествования позволяли мечтать об истинной любви – и ни о чем другом.

– И что же ты думала, детка? – прикрытые бельмами глаза Граньи были обращены к внучке, рука, опиравшаяся на терновую палку, тряслась.

– Пока я еще не собираюсь выходить замуж. Я просто вернулась домой. – Равенна надеялась, что с этой темой покончено. Ей не хотелось вдаваться в подробности. Могло всплыть имя Малахии, и ей не хотелось расстраивать Гранью из-за пустяков. Она и сама прекрасно понимала теперь, что думать о свадьбе с Малахией абсурдно. Теперь она уже практически не знала его. Он действительно стал мужчиной, и с ним придется знакомиться заново. Но когда речь заходила о свадьбе, в голову ей мог прийти лишь Малахия. Она не могла представить себя с кем-нибудь другим – ибо просто не знала никого другого. И все же ничто не требовало, чтобы она уже сейчас думала о браке. Напротив, она не собиралась выходить замуж, пока не полюбит. Ведь она воспитана в Веймут-хэмпстедской школе и достаточно долго протирала дырки на локтях рядом с дочерьми пэров, чтобы понимать, какую малую роль играет любовь в определении того, кто годится в мужья. Тем не менее с ней все будет иначе. Она выйдет только за любимого. Ну, а если ей не суждено встретиться с ним, значит, она сойдет в могилу старой девой.