Часы без стрелок - [68]

Миссис Мелон нашла судье прислугу и спасла его от бродяжничества. Новая прислуга была почти чистокровной индеанкой и очень молчалива. Но судья уже не боялся оставаться дома один. Ему больше не хотелось кричать: «Эй, кто-нибудь! Кто угодно!», ибо присутствие живого существа его успокаивало, и дом с цветными стеклами, столиком в простенке под зеркалом, библиотекой, столовой и гостиной уже не был похож на кладбище. Звали кухарку Ли, готовила она неряшливо и невкусно, на стол подать не умела. Когда она несла первое, она почему-то всегда окунала большие пальцы в супницу. Зато она никогда не слышала о социальном страховании и была неграмотной, что доставляло судье тайное удовлетворение. Почему, он себя не спрашивал.

Шерман не выполнил своей угрозы и не бросил судью, но отношения их сильно испортились. Он приходил каждый день и делал уколы. После этого он, надувшись, с видом жертвы, бездельничал в библиотеке, чинил карандаши, читал судье бессмертные стихи, готовил им обоим в полдень грог и прочее. Писать письма о деньгах конфедератов он не хотел. И хотя судья видел, что Шерман ведет себя вызывающе и не желает ударить пальцем о палец (если не считать уколов), он продолжал держать его, надеясь, что все как-нибудь образуется. Шерман не позволял судье даже хвастать своим внуком и его решением пойти в адвокаты. Стоило ему заговорить на эту тему, как Шерман принимался напевать или зевал, как крокодил. Судья не уставал повторять:

— Черт для лентяя всегда отыщет работу. — Сказав это, судья глядел на Шермана в упор, в ответ на что Шерман глядел в упор на судью.

Как-то раз судья его попросил:

— Сходи в мою комнату в суде и возьми в стальном шкафу папку с надписью «Вырезки». Я хочу их просмотреть. Хоть ты этого и не знаешь, но я очень знаменитый человек.

— Папка в стальном шкафу под буквой «В» — «Вырезки», — повторил Шерман, который очень обрадовался этому поручению. Он еще никогда не был в судейской комнате и давно об этом мечтал.

— Только смотри, не трогай важные бумаги. Возьми вырезки и возвращайся.

— Я никогда не трогаю чужих бумаг, — сказал Шерман.

— Дай мне перед уходом стаканчик грога. Уже двенадцать часов.

Шерман не стал распивать с ним грог и отправился прямо в суд. На двери комнаты висела табличка: «Клэйн и сын, адвокаты». Шерман с трепетом отпер дверь и вошел в залитую солнцем комнату.

Вынув из сейфа папку, озаглавленную «Вырезки», он не спеша стал рыться в бумагах. Не потому, что хотел там что-то найти, но он с детства любил повсюду совать нос, и его обидело, что судья приказал ему «не трогать бумаги». В час дня, когда судья обедал, Шерман обнаружил лапку, где хранились бумаги по делу, которое вел Джонни. Ему бросилось в глаза имя: Шерман. Шерман? Еще один Шерман? Не считая этого Шермана, только один человек, насколько я знаю, носит такое имя — это я сам. Сколько же Шерманов у нас в городе? Он стал читать, и голова у него пошла кругом. В час дня он узнал, что на свете жил человек его расы, которого судья приговорил к смертной казни, и человека этого звали Шерманом. И жила в то время белая женщина, которую обвиняли в том, что она спит с негром. В это Шерман не верил. Но как это узнать наверняка? Белая женщина, голубые глаза — все было совсем не так, как он мечтал, и похоже на жуткую, мучительную шараду. А он, Шерман… Кто он? Что он? В эту минуту он знал только одно: что ему тошно. Ему казалось, что на него вылили целый поток позора и бесчестия. Нет, Мариан Андерсон не была его матерью, не была ею ни Лина Хорм, ни Бесси Смит, ни одна из сладкоголосых дам его сердца. Его надули. Ему хотелось умереть, как умер тот негр. Но он-то уже никогда не заведет шашней с белой, будьте уверены! Что он, Отелло, рогатый мавр? Шерман медленно положил папку на место и, возвращаясь назад, в дом судьи, он шел, шатаясь как больной.

Судья только что восстал от послеобеденного сна — день близился к концу. Не будучи человеком наблюдательным, он не заметил, какое растерянное лицо у Шермана и как дрожат его руки. Судья попросил почитать вслух вырезки, и Шерман был так убит, что даже не стал противиться.

Судья повторял за Шерманом хвалебные фразы: «Постоянная звезда в галактике государственных мужей Юга», «Человек большого провúдения, чувства долга и благородства», «Честь и слава нашего прекрасного штата и всего Юга».

— Вот видишь? — сказал старый судья Шерману.

А Шерман, убитый тем, что узнал, произнес дрожащим голосом:

— Дерьмо собачье!

Судья, окрыленный мыслями о своем величии, решил, что ему сказали что-то приятное, и переспросил:

— Что ты сказал, мальчик?

Несмотря на слуховой аппарат и новое увеличительное стекло, слух и зрение у него быстро слабели; он так и не обрел второго зрения и не омолодил свои пять чувств.

Шерман ничего ему не ответил — назвать человека дерьмом собачьим, конечно, обидно, но и такого оскорбления мало в отместку за всю его жизнь, за эти дерьмовые голубые глаза и за ту, от кого он их унаследовал. Необходимо что-то предпринять, предпринять, предпринять! Но когда он захотел хлопнуть пачкой вырезок по столу, он почувствовал такую слабость в руках, что беспомощно уронил эти вырезки.