Частное расследование - [46]

— Кто же, например?

— Да я вот, например. У вас перепады в настроении жуткие. Я правду вам говорю.

— Какая жизнь, такие и перепады. Знаешь вот, врач в больнице больного спрашивает: «Ну что, — каков у вас стул?» А тот отвечает: «Каков стол, доктор, таков и стул».

— Да я уже устал от ваших анекдотов, Александр Борисович. Вы дело говорите. Я помогу. А если снова анекдот, так у меня работы полно.

— Мне нужно, Сережа, чтобы ты сгонял по архивам и вычислил всех родных А. Н. Грамова, моего покойного тестя. Работа тяжелая. Мне надо знать всех, даже дальних и супердальних.

— Наследство, да? Тут главное — наследники первой руки.

— Нет-нет. Тут все важны. Все, кто еще живет на этом свете. Годится?

— Понял. Сделаю.

Выходя из машины рядом с домом Марины, Турецкий сразу заметил в руках у игравших мальчишек знакомый предмет. Его уронил один из пацанов, и только поэтому Турецкий обратил на него внимание: мальчишки опрометью бросились — кто первый схватит, тот и завладеет.

Предметом этим была стреляная гильза от мелкашки.

— А ну, шпана, где взяли?

— Тут, во дворе нашли!

— У дома, под балконом.

Турецкий, наверно, лет десять уже маркировал свои гильзы особым образом, чтоб в случае чего нетрудно было отличить. На стрельбищах всегда после очередной тренировки их, молодых, да ранних, заставляли собирать и сдавать для отчетности и контроля все гильзы, до последней штуки. Кто первый сдал все гильзы, тот свободен. Поэтому, чтоб кто из приятелей-коллег не отчитался бы его гильзами, ленясь искать свои на полигоне, Турецкий их маркировал. Привычка эта оказалась весьма полезной и в работе.

Даже намереваясь застрелиться, Турецкий гильзы все же переметил: привычка — вторая натура.

Сомнений не было: это была его гильза.

— А вы, под домом здесь, всего од!1у нашли?

— А вы отнимете, если мы правду скажем?

— Нет, ни за что не отниму.

— Мы шесть нашли. Здесь, на балконе, какой-то дядька пьяный три дня назад стрелял из пистолета.

— В кого же он стрелял?

— Да ни в кого! Просто в воздух.

— Вот его бабушка мусор выносила и слыхала — на пятом или на шестом стреляли.

Марина жила на двенадцатом, и Турецкий вздохнул с облегчением. "

Слава Богу, что он высадил обойму в воздух, слава Богу, что его не заметили, пьяного, сумасшедшего, заколдованного.

Первым делом надо было заново осмотреть всю квартиру.

Взгляд Турецкого упал на записку. «Жизнь прекрасна и удивительна», написанную, без сомнения, его собственной рукой.

Турецкий с отвращением скомкал ее. Жизнь уже не казалась ему ни прекрасной, ни удивительной. Или, наоборот, — слишком удивительной и слишком прекрасной. Во всяком случае, от такой предсмертной записки тянуло невыносимой пошлостью. Так, по крайней мере, казалось ему теперь.

Турецкий с остервенением швырнул ее в унитаз и с удовольствием спустил воду.

Сперва поесть и сразу после этого пойти с Рагдаем погулять. А обыскать квартиру уж потом.

Пройдя на кухню, он первым делом полез в холодильник. Там было пусто: перед отъездом Марина выгребла все без остатка.

Ах, нет, впрочем, кое-что было: на внутренней стороне дверцы холодильника Турецкий обнаружил странную потертость — квадратик матовой пластмассы. Вся стенка дверцы сверкала, словно покрытая белым лаком, а в середине стенки располагался неблестящий матовый прямоугольник — размером не больше почтовой открытки.

Что за ерунда?

Турецкий слегка потер матовый прямоугольник пальцем и ощутил отчетливую шероховатость.

Он пригляделся. Квадратик казался матовым из-за того, что был испещрен числовыми группами, процарапанными иголкой на дверце. Это была шифровка. Он знал, от кого это письмо.

Это было письмо от Марины.

Перед самой их свадьбой Турецкий рассказывал ей о шифрах, о шифровках. Почему зашел у них на эту тему разговор — Бог весть.

Но, главное, что он рассказал ей тогда, что при всем фантастическом уровне современной дешифровки, кибернетики и прочей дребедени есть старый способ шифровать так, что никто не расшифрует. Никогда.

А способ прост, как пряник. Берешь какой-то текст, известный лишь двоим — тому, кто пишет и, конечно, адресату. Все буквы нумеруются по тексту, не повторяясь. Вот если текст, положим, «В неком царстве, в неком государстве…», то, значит, «В» шифруется сначала номером «1», а следующий раз, при следующем использовании в шифровке, «В» уже шифруется числом «14», так как в тексте-ключе «В неком царстве, в неком государстве…» буква «В» стоит на первом месте, а затем — на четырнадцатом, считая пробелы… Ясно, что если еще раз нужно будет в шифровке употребить «В», то она будет обозначаться теперь уже, в третий раз, числом «35».

Такое письмо расшифровать невозможно никакими средствами, если не знать ключевой текст.

Марине так понравилась сама идея, что в тот же вечер, накануне свадьбы, они выбрали себе текст-ключ для первого секретного письма, шутя, конечно же, дурачась.

Турецкий нашел лист тонкой бумаги, наложил его на прямоугольник и, осторожно штрихуя бумагу мягким, жирным карандашом, скопировал цифровые группы.

Затем переписал их.

Ключ-текст он помнил, разумеется. Он, как и Марина, знал его со школьных лет. Это было стихотворение Бориса Пастернака «За поворотом».