Частная жизнь - [20]

…Марта стояла у окна, смотрела на заснеженные крыши напротив. Повернулась, услышав шум сзади. В дверях стояла Василиса.

-- Марта Георгиевна, редколлегия ждет. Вы пойдете?

-- Да, Вась, конечно. Сейчас.

- Демидович спрашивала. Хотела зайти переговорить. Несколько раз приходила…

Марта задумалась, вытащила сигарету из пачки, покрутила в тонких пальцах, словно разминала.

-- Давно приходила?

-- Да все утро ходит…

-- Позвони ей, скажи, проведу редколлегию -- позову. Я быстро. Пусть ждет. Она мне нужна.

И пошла к дверям, так и не прикурив сигарету.

В большой переговорной, где обычно проводились редколлегии, действительно все уже собрались. Марта села за свой стол, махнула рукой, чтобы начинали, закурила, наконец.

Все уже привыкли к отлаженному порядку вещей, к стандартному перечню обсуждаемых вопросов, к тому, что Марта, как правило, ничего не говорит, а только слушает, глядя в окно, курит, выпуская дым из рта тонкой струйкой, изредка кивает, задает какие-то короткие вопросы, иногда просто смотрит на говорящего вопросительно.

Долгая привычка таких вот редколлегий выработала у нее умение одновременно и слушать, и думать о чем-то своем. Как, например, сейчас.

Она слушала заявки, а думала о Рождестве два года назад.

…Ковальский Марте скорее понравился. Он был молод – лет сорока, не больше, высок, хорошо сложен, ухожен, пожалуй, даже красив. Во всяком случае, точно интересен. Вальяжен и явно пижон.

Дорогие туфли, модный галстук, запонки с бриллиантами… Он держал стакан с виски, словно игрался, -- тремя пальцами, полулежал в кресле, закинув ногу на ногу, изредка поглядывал на Марту с полуулыбкой.

-- Так и? – спросил он, чуть больше улыбнувшись, но получилась не улыбка, а надменная ухмылка.

Марте стало весело. Такая прямолинейность и раздражала, и смешила. Уж не думает ли он в самом деле, что она вот так вот и начнет просить у него денег?

-- Что – так и? – переспросила Марта, ухмыльнувшись в ответ.

-- О делах говорить будем?

-- А должны?

Ковальский поморщился: было совершенно очевидно, что Марта издевается. А ей и в самом деле стало вдруг весело. Он был, конечно, симпатичен, но слишком уж пафосен и самонадеян.

-- А разве нет? – удивленно спросил Ковальский и покосился на Григорьева, который начал слегка ерзать в своем кресле.

-- Ну вообще-то меня потанцевать звали, -- обаятельнейше улыбнулась Марта.

Ковальский искренне рассмеялся.

-- С вашего позволения, -- сказала Марта, встала и направилась к танцполу.

Она слышала, как Ковальский процедил ей в спину:

-- Фантастическая женщина…

«Он мой», -- самодовольно подумала Марта, теряя к нему интерес.

…Демидович вошла в кабинет без стука. Просто сначала открыла дверь, убедилась, что Марта на месте, и тут же закрыла – позади себя. Не здороваясь и не дожидаясь приглашения, она уселась на стул около стола Марты, положив папку, которую держала в руках, себе на колени.

-- Я, собственно, вот о чем хотела тебя спросить. А что случилось? Что вообще у нас происходит? А?

Фрида Соломоновна крайне редко говорил Марте «ты». Они были знакомы лет, наверное, десять или двенадцать. Когда-то давно, когда Марта еще работала редактором в газете, Фрида писала ей заметки на юридические тему. Марта по старой привычке говорила ей «ты» и называла по имени, но Демидович неизменно обращалась к ней официально, даже когда они оставались одни. И крайне редко называл ее только по имени, только в особо серьезных случаях. Сейчас, как видно, был именно такой момент.

-- Здравствуйте, Фрида Соломоновна… -- с ударением произнесла Марта, только чтобы прервать затянувшуюся паузу.

-- Это все, что ты можешь мне ответить?

Она говорила даже резко, без обычной своей медлительности, без привычных «я полагаю», «видите ли» и прочих подобных словечек.

-- Послушай, -- заговорила Марта, резко меняя тон с издевательского на уговаривающий, -- У меня чудовищная неделя. Каждый день приносит… что-то новое… И, не побоюсь этого слова, свежее…

Она сделала короткую паузу, выдохнула устало и продолжала:

-- Так вот, я тебя прошу, не тяни, а? Хочешь что-то сказать – говори. Мне лично пока сказать нечего.

И добавила с неуверенным смешком:

-- Я журналист. Я выдержу все.

-- Все ли? – с иронией переспросила Фрида.

Потом как-то плотоядно улыбнувшись, потерла руки и заговорила все так же резко, короткими отрывистыми фразами.

-- Про бумагу ты уже, полагаю, знаешь?

Марта кивнула, махнула рукой – дальше.

Фрида достала из папки листок, положила его перед Мартой.

-- Это прислали утром из типографии. Относительно неустойки, потому что мы сорвали тираж. Не на чем было печатать. А мы не предупредили. Они печатали на своей. И относительно новых цен на бумагу.

Марта скользнула взглядом по цифрам, выделенным маркером.

-- Мда… не хило…

-- А вот это от них же, -- Фрида положила сверху еще один листок, -- Новый договор с новыми ценами на печать.

Марта посмотрела, но промолчала.

-- Ничего не скажешь? – спросила Фрида, глядя как-то исподлобья.

-- А что тут можно сказать?

-- Надо искать новую типографию. Потому что вот это, -- она привстала и постучала указательным пальцем точно по выделенному абзацу, -- Вот это называется элементарная наглость. И ни что иное.