Частная жизнь адмирала Нельсона - [102]

Призрак отсутствующей Эммы, за чье здоровье поднимался один бокал шампанского за другим, явно витал в тот день в адмиральских покоях «Святого Георгия»: стоящие там зеленое сафьяновое кресло — выбрано для Нельсона ею, голубая атласная подушка — тоже ее подарок. В каюте (впоследствии, когда «Святой Георгий» бросил якорь в Ростоке, это привлекло внимание брата королевы Шарлотты герцога Мекленбург-Штрелица) висели целых три портрета Эммы, а вскоре мог бы появиться и четвертый — если бы Стюарт, уехавший в Лондон с экземпляром соглашения о перемирии, вернулся, как его и просили, с ее портретом в образе Святой Цецилии, написанным Джорджем Ромни[42].

«Дорогой мой возлюбленный друг, — писал ей Нельсон в ожидании портрета из Лондона, — если в нашем мире и есть святые, так это именно ты… Да, не меньше, чем в Бога, я верю в твою святость. В наш век порока ты являешь собою пример подлинной добродетели и достоинства… и да падет Божья кара на тех, кто хочет увести моего дорогого друга из тихого жилища и вовлечь в компанию дурных мужчин и женщин, а я один из тех, кто считает, что в Англии чем выше положение, тем хуже компания… Найду ли я слова для выражения всей полноты благодарности за добро, дарованное мне, всеми покинутому изгою, твоей щедрой душой?»

К большому разочарованию Нельсона, Стюарт вернулся с пустыми руками: уезжая из Лондона в большой спешке, он не успел даже взять из дома Гамильтонов на Пиккадилли письма для Нельсона, не говоря уж о картине. Расстроил Нельсона и приказ об отзыве адмирала Паркера, не содержащий разрешения вернуться в Англию ему самому, о чем он, исходя из того, что военные действия на Балтике закончены, просил лорда Сен-Винсена. Новое назначение ничуть его не обрадовало, и в целом ряде писем, адресованных Александру Дэвисону, звучит нота едва ли не отчаяния.

«Надеюсь, меня вскоре сменит новый адмирал, иначе зачем мне здесь гнить заживо. Отправляясь на Балтику, я на это не подписывался. Уже 16 дней^ как я не выхожу из каюты… Мне очень плохо… Если я не увижу Вас в течение ближайших двух недель, может, и вовсе не увидимся… К чему меня здесь держат? Видимо, адмиралтейство считает, будто у меня несколько жизней, или им там просто наплевать, жив я или умер… Меня используют, мучают, и вместо того, чтобы зарабатывать деньги, я трачу и ту малость, какая у меня осталась… Балтийская экспедиция уже стоит мне целых 2 тысячи ливров, то есть около тысячи в шесть недель, ведь Нельсон не может жить, как другие. Если дело пойдет так и дальше, мне конец!»

В ответе на одно из писем Дэвисон пишет, что, насколько ему известно, за выдающуюся победу в сражении при Копенгагене Нельсона ждет всего лишь титул виконта, «давно (им) заслуженный», в то время как, по его, Дэвисона, скромному мнению, «любое отличие, меньшее, чем графский титул, явилось бы унизительным». Но Нельсон не надеялся на справедливость. «Посмотрим, изменится ли ко мне отношение нового правительства (премьером стал Генри Аддинг-тон) сравнительно с прежним, — писал он своему брату Морису. — Понятия не имею, как поступят с сэром Хайдом. Боюсь, будет много шума в газетах, но от меня и слова не дождутся, ибо видит Бог, даже если его сделают лордом Копенгагеном, меня это не заденет. Для себя я хочу только справедливости, которой пока так и не мог дождаться». А леди Гамильтон Нельсон писал: «Своей стране я отдал практически все, но прежнее правительство оказалось даже более скупым, чем можно было себе представить. Командующие флотами делали состояния, ибо правительство платило им на тысячу в год больше, чем бедному Нельсону, и титулами награждало щедрее, и повышало в чинах соратников, а я оставался в тени, а теперь мне пытаются не дать того, что требует традиция й обыкновенная справедливость»[43].

Сменив Паркера на посту командующего флотом, Нельсон решил осуществить то, на что старик так и не решился. В согласии с давним своим замыслом, он взял курс на Ревель, где находилась морская база русских. При появлении на берегу, с гордостью сообщает он, сотни людей вышли посмотреть на него — «вот он, вот он», — короче, «повторилось то же, что было в Италии и Германии; теперь я знаю — доброе имя важнее любых богатств, хотя в высших кругах Англии считают иначе. Но честное сердце такое отношение греет. Русские вбили себе в голову, будто я очень похож на Суворова — «молодой Суворов!» (Нельсон и вправду обладал несомненным внешним сходством с великим русским полководцем Александром Суворовым.)

Но в Ревеле Нельсону передали жесткое послание нового русского царя, содержащее отказ вести какие-либо переговоры, пока английские военные корабли находятся в русских территориальных водах, куда их никто не приглашал. Первым побуждением Нельсона было немедленно открыть огонь по порту. К счастью, он ему не уступил и отправил царю корректный ответ. Вскоре его поступок возымел действие: Россия вышла из Вооруженного нейтралитета Севера. Еще более радостная новость застала его в Копенгагене, куда Нельсон вернулся 12 июня: ему позволили вернуться домой, как только он сдаст дела вице-адмиралу Чарлзу Поулу, с которым они когда-то, будучи еще молодыми капитанами, познакомились в Портсмуте.