Час ведьмы - [37]

Она вспомнила, как в Англии взрослые играли в карты. Даже ее родители. Она скучала по их смеху за игрой.

И тосковала по Рождеству.

Мэри закрыла глаза, потому что сейчас Рождество, но карты принесли бы ей лишь зло. Она прилагала все усилия, чтобы жить по заповедям. Но, видимо, этих усилий было недостаточно. Возможно, в лучшем случае ее можно назвать легкомысленной, а в худшем — нечестивой. Она открыла глаза и обернулась к кровати, вспомнив, что делала на ней прошлой ночью, оставшись одна в темноте, когда все ее мысли были только об одном мужчине — Генри Симмонсе, который не приходился ей мужем.

В какой-то момент женщина взглянула в окно и увидела огромную стаю гусей, направлявшихся на юг, — их клин просто поразил ее своими размерами. Грядет зима. Холод, лед и снег.

Она твердила себе, что найдет справедливость в губернаторском совете и должна быть благодарна за то, что живет здесь, в Бостоне, где, по крайней мере, есть возможность развестись. Но она также помнила, какими взглядами обменивались ее родители с преподобным Нортоном, и боялась, что продолжает быть наивной.

Она стерла грязное пятно с оконного стекла в форме пятигранника. В аду полыхает пламя. Мэри это знала. И Бог не станет щадить нечестивых. Это ей тоже известно.

Но этот постылый мир Новой Англии! Он так мало походил на Небеса.

Когда в тот вечер Мэри, ее родители и служанки заканчивали ужинать, они услышали снаружи ржание лошади. Ханна открыла дверь — на пороге стоял Томас Дирфилд со шляпой в руке, лошадь была привязана к столбику на краю двора.

— Ханна, — сказал он.

Мэри и ее мать не сдвинулись с места, но отец поднялся из-за стола.

— Что привело тебя сюда, Томас? — спросил Джеймс Берден.

— Надеюсь в последний раз поговорить с вашей дочерью. Я по-прежнему открыт для сотрудничества с церковью, даже если это будет значить, что вся моя жизнь окажется как на ладони перед старостами. Я все еще молюсь, чтобы нашелся способ остановить это безумие, прежде чем оно дойдет до ратуши.

— Такого способа нет, — сказал Джеймс, и Мэри растерянно посмотрела на родителей и на Ханну с Абигейл. Все они глядели на Томаса или друг на друга. Ее как будто и не было здесь.

— Томас, если хочешь поговорить со мной, то говори, — предложила она, встав с места. — Не знаю, какой толк из этого выйдет, но я тебя выслушаю.

— Благодарю тебя, — продолжал он.

— Мэри, ты не обязана этого делать, — предупредил ее отец.

— Нет, — возразила она, — я должна.

— Мы можем поговорить наедине? — спросил Томас, и его голос прозвучал так кротко, как будто он юноша, ухаживающий за ней, а не мужчина, почти ровесник ее отца.

— Хорошо, — согласилась она и сняла свой плащ с крючка рядом с камином. — Давай поговорим снаружи, — сказала она ему и кивнула родителям в надежде убедить их, что она в порядке и эта беседа ей не повредит. Мэри плотно закрыла за собой входную дверь, и вот они оказались одни в ночи, которая была бы совершенно непроглядной, если бы не свет от свечей и камина, лившийся из окон.

Долгое время он просто смотрел на нее. С паром, выпускаемым его ртом вместе с дыханием, она почувствовала запах пива, которое он выпил за обедом или после в таверне. Но по нему нельзя было сказать, что он пьян. Наконец муж заговорил:

— Я скучаю по тебе, Мэри.

— Благодарю, — ответила она. — Но наша любовь теперь подобна яблокам, упавшим с дерева, которые никто не собрал.

— Я не согласен. В моем сердце нет гнили. Плод в нем так же свеж, как в тот день, когда я впервые тебя увидел.

Она подняла вверх левую руку, отметины на которой пусть и заживали, но значили для нее намного больше, чем любые слова. Потом указательным пальцем коснулась лица в тех местах, куда он бил ее за все время их брака.

— Правда? Для тебя мое лицо было лишь плодом, который ты мог разукрасить.

— Да, я согрешил, — признался он, и она заметила мелькнувшее сожаление в его глазах. — Но больше этого не повторится. Клянусь тебе: если ты вернешься, я больше никогда тебя не обижу. Никогда.

— Ты и раньше давал это обещание.

— Но ни разу прежде я не испытывал горечи оттого, что могу по-настоящему потерять тебя.

Она задумалась, по чему на самом деле он соскучился. По ее телу, когда на него находило настроение? По тому, как она выполняла свои обязанности жены и подруги жизни? По чистым ее стараниями наволочкам? Конечно, у него осталась Кэтрин, но, без сомнения, теперь ему приходилось намного больше работать по дому и во дворе. Наверное, ему придется нанять еще прислугу. Или, может быть, им просто двигали тщеславие и стыд и он боится общественной огласки после развода, мыслей о позоре.

— По чему ты скучаешь больше всего?

Он посмотрел на небо, где луна и звезды спрятались за облаками.

— Это допрос?

— Я задала всего один вопрос.

— А я пришел к тебе пристыженный и смиренный. Этого недостаточно?

— Мне не нужна твоя похвальба; когда-то мне нужна была только твоя любовь. Но ты, видимо, считаешь пристыженность прочным основанием для брака.

— Чего ты хочешь, Мэри? Я тебе поклялся.

— Чего ты хочешь, Томас? — спросила Мэри в ответ. — Ты не можешь ответить мне, по чему ты соскучился за то время, что я живу у родителей.