Час ведьмы - [36]

— Во время резки мяса они удобны, — ответил Джеймс.

Мэри закрыла глаза, расстроенная тем, какой оборот принял разговор. Но она тут же открыла их, когда услышала слова преподобного:

— Мне всегда было достаточно ножа и ложки, но я полагаю, что, если бы Дьявол замыслил искусить кого-либо, он использовал бы средства получше вилки.

— Согласен, — подтвердил Джеймс. — Если хочешь попробовать…

— Нет, но благодарю за предложение.

— С точки зрения Томаса, это просто оружие, — напомнила им Мэри. Она чувствовала, что это важно: напоминать им, как муж набросился на нее с вилкой, — что это стало для нее последней каплей. Разве они не чувствуют ее желание освободиться от него, столь же ощутимое, как солнечные лучи на коже в жаркий июльский день?

— Всего несколько минут назад я подробно рассказала вам, как он проткнул меня ею.

— Я понимаю, Мэри, все понимаю, — кивнул Нортон. — Сейчас об этом известно далеко не всем, но, уверен, ваш отец знает: шесть лет назад я был против казни Анны Гиббенс.

— Я помню, — сказал Джеймс. Лицо Присциллы побелело. Анну Гиббенс повесили по обвинению в колдовстве в 1656-м здесь, в Бостоне, и ни ее богатство, ни тот факт, что она приходилась невесткой бывшему губернатору колонии, не спасли ее от петли. Приговор вынес сам Джон Эндикотт[5]. Сама мысль о том, что призрак Анны Гиббенс мелькнул в их беседе, внушала ужас: прошение Мэри было о разводе, но его, точно опавший лист, несло ветром к Сатане.

— Я бы предпочел отлучить ее от церкви, — продолжал священник. — Но я уверен, до вас доходили новости из Хартфорда о том, как в этом году там собрались прислужницы Дьявола.

— Да, мы слышали об этом, — ответил Джеймс.

— Если вы настаиваете на своем прошении, Мэри, вас неизбежно попытаются оклеветать. Возможно, против вас даже выдвинут обвинения, — сказал преподобный.

— Но на суде есть место и правосудию, — ответила она.

— Возможно. Возможно, нет. Мы смертные, и, как бы ни пытались, все равно наше видение останется искаженным. Среди тех, кто, по моим представлениям, придет свидетельствовать против вас, будут ваша служанка, Кэтрин, матушка Хауленд и доктор Пикеринг. Могут быть и другие.

— Но я ничего не сделала! Почему матушка…

Отец положил ладонь на ее руку и сжал, призывая к молчанию.

— Это был мудрый совет, Джон. Благодарю тебя за эту откровенность.

— Мэри, я предлагал вам изменить решение и понимаю, что вы этого не сделаете. Это ваш выбор. Я также понимаю, что вы не заинтересованы в ходатайстве церкви. Это тоже ваш выбор, поэтому я не привлекаю старост к этому делу. Но если вы готовы принять от меня два небольших совета, то вот они.

Она в тревоге ждала.

— Первый: с нынешнего дня и до самого процесса не пытайтесь как-либо повлиять на мнения матушки Хауленд и Кэтрин Штильман.

— А второй? — спросила она.

— Доверьтесь своему отцу и мне. Я не хочу еще одной Анны Гиббенс на своей совести, а также чтобы хартфордское безумие коснулось и нас.

И она поняла, что он имеет в виду. По крайней мере, думала, что поняла. Она видела, как ее родители и преподобный Джон Нортон украдкой переглядывались, точно заговорщики. Заметила по их глазам, что, если она не будет осторожна, ей грозит участь куда более худшая, чем жизнь с Томасом Дирфилдом.

12

То, что я увидела, потрясло меня до глубины души. Я говорю как свидетель, не сплетничаю.

Показания Абигейл Гезерс, из архивных записей губернаторского совета, Бостон, Массачусетс, 1662, том III

Бенджамин Халл зашел в дом Джеймса Бердена, чтобы уведомить Мэри, что ее прошение будет заслушано губернаторским советом во второй половине недели, скорее всего в четверг. С учетом других задач на повестке он полагал, что до дела Мэри дойдут вскоре после обеда. Она не спрашивала, чьи заявления будут рассматривать вместе с ее, так как боялась, что эта информация только добавит ей беспокойства. Но Халл сообщил, что о разводе просила только она. Неудивительно.

После того как нотариус ушел, Мэри прошла в свою комнату и поставила к окну маленький стул. При дневном свете она писала в дневнике, чернила стояли на подоконнике, а тетрадь лежала на коленях. Она рассказывала не о грядущем суде, не о своих страхах по поводу обвинений, которые обрушатся на нее, точно дробь из дула охотничьего ружья. Она также не упоминала красивого индейца, которого видела торговавшим на рынке, и то, что искры и пламя в кузнечной лавке сегодня утром потрясли ее больше, чем недавний закат. Вместо всего этого она писала о том, как маленькой девочкой в Англии скатывалась с холма в поместье, где теперь ее брат Джайлс держит овец. В то лето ей было семь, воздух был липкий от жары, но ее это не смущало. Сначала она была одна, потом к ней присоединился младший брат Чарльз, и дети представляли, будто они бревна, катящиеся в овраг, и, когда они поднимались на ноги у подножия холма, весь мир кружился перед глазами, ноги не слушались, и они делали вид, будто перебрали в таверне. Они невнятно произносили слова, картинно падали на землю, но потом кое-как вставали на ноги, поднимались на холм, и все начиналось по новой.

Мэри перечитала последние записи. Раньше она представляла, как когда-нибудь придет на тот холм понаблюдать за своей дочерью — в ее воображении у той под чепчиком были золотисто-каштановые волосы, а глаза — веселые и большие — и увидит, как ее ребенок точно так же катается на лугу. Но нет. Нет. Видимо, этому не суждено сбыться.