Час ноль - [10]

Трудно сказать, почему неизменно казалось, будто Пюц состоит помощником при его преподобии Оксе. Костюмы у него были серого, мышиного цвета, галстук всегда черный. Высокого роста, с непропорционально маленькой головой; родом он был из Кёльна. Возможно, такое впечатление возникало из-за стрижки ежиком, а возможно, в силу строения бедер, которые были слегка кривоваты и явно шире, чем плечи. Но скорее всего, подобное впечатление создавали его ботинки. В любой момент их можно было видеть во всей их гигантской величине, ибо брюкам Пюца хронически недоставало длины. Это были высокие черные ботинки на шнуровке, чуть повыше щиколотки. Стоило бросить на них взгляд, и в памяти тут же всплывало слово «ризница». И конечно же, они скрипели. Башмаки церковного служки всегда неимоверно скрипят. Инспектор Пюц явно ошибся в выборе профессии.

Патер Окс был родом из Зауэрланда, из крестьянской семьи. Вот уже три поколения подряд младшего сына они посылали в духовную семинарию, если же это оказывалась девочка — то в монастырь. Не было ни одного анекдота про лицо духовного звания и его экономку, которого бы не знал патер Окс. Пюц охотно подрядился бы прислуживать ему во время мессы, если бы Окс не пресекал подобных попыток. Патер Окс закрыл глаза, вспомнив с тоской, что послезавтра ему вновь придется исповедовать Пюца.

Половина наличного состава комендантского взвода играла на рыночной площади в бейсбол. Кучка детей следила за непонятной игрой.

— А кто, собственно, был здесь бургомистром до января тридцать третьего? — спросила вдруг госпожа Зайде.

Пюц прохаживался взад и вперед по комнате, а патер Окс и лейтенант Уорберг, как загипнотизированные, таращились на его ботинки. Услышав вопрос, инспектор Пюц остановился. Потом осторожно двинулся на свое место.

— Так кто же все-таки был бургомистром до января тридцать третьего?

Инспектор Пюц молчал.

— Юлиус Грунд, — ответил патер Окс, не поднимая глаз.

— И что произошло с этим Юлиусом Грундом?

— Во всяком случае, в свидетельстве о смерти указана сердечная недостаточность, — сказал инспектор Пюц. — Это можно доказать.

— Итак, крестьянин Грунд умер от сердечной недостаточности. Но где умер от сердечной недостаточности крестьянин Грунд?

— В концентрационном лагере Заксенхаузен.

— Следовательно, его убили, — сказала госпожа Зайде.

— Он умер, — сказал Пюц.

— Его убили, — повторила госпожа Зайде.

— Он погиб, — сказал патер Окс, прекращая спор.

Впервые лейтенант Уорберг испытал чувство беспомощности. Он уставился на всех троих. Лейтенант был среднего роста, темноволосый. Обращаясь к Пюцу, он старался тщательно выговаривать трудный для него гласный звук в его фамилии. Патера Окса он называл «господин священник» и всякий раз, как Пюц того прерывал, улыбался ему ободряюще. Но сейчас лейтенант Уорберг не знал, что делать дальше.

Казалось, комендантский взвод собрался на рыночной площади уже в полном составе. Кто не играл в бейсбол, выменивал у подростков кинжалы штурмовиков, католические крестики, нацистские знаки различия, охотничьи ножи, нарукавные повязки, Железные кресты и значки национал-социалистской партии. Группа военнопленных расположилась вблизи на отдых. Оборванные, изголодавшиеся люди. Они молча наблюдали за торговлей.

Лейтенант Уорберг закурил сигарету. Внизу сержант Томпсон надорвал пакет с завтраком. Да ведь он уже ел, подумал лейтенант Уорберг, наверняка полез за жевательной резинкой. Уорберг не ошибся. Сержант отшвырнул пакет, а резинку сунул в рот.

Пакет упал возле ног трех пожилых крестьян, сидевших на скамейке перед входом в аптеку. Проходившая мимо молодая женщина остановилась. Платье болталось на ее худом теле. В руках она держала пустую и потому казавшуюся огромной хозяйственную сумку.

Трое стариков заметили, что беженка тоже видела пакет. Но они смотрели не на пакет и не на молодую женщину, они смотрели на сержанта Томпсона. Опираясь дряблыми подбородками на узловатые руки, которые в свою очередь покоились на суковатых палках, они, казалось, целиком погрузились в созерцание мощной нижней челюсти техасского происхождения. Впрочем, даже не поворачивая своих морщинистых лиц, они, конечно же, держали в поле зрения и женщину.

Только на пакет с завтраком у ног они, казалось, совсем не смотрели.

— Well[5], — сказал лейтенант Уорберг в полной растерянности и отвернулся.

Его преподобию господину Оксу плохо спалось в тот день. Он успел уже прийти к выводу, что этот молодой человек ему не по душе. А значит, необходимо что-то предпринять. Около трех часов ночи на него снизошло просветление, и на следующее утро он ворвался в кабинет лейтенанта Уорберга с радостным криком:

— Есть подходящая кандидатура!

В ответ этот молодой человек с еврейской внешностью весело произнес:

— У меня тоже. За ней как раз пошли.

И действительно, сержант Томпсон вместе с рядовым Блау, переводчиком, были уже в пути. Лейтенант Уорберг не стал задерживать у себя Лею Грунд и тут же вывел ее снова в приемную. Собравшаяся там толпа требовала оконных стекол, разрешения на жительство, кровельных материалов, продовольственных карточек, инсулина, справок об инвалидности и сапожных гвоздей. Посредине, словно дирижер, стоял Пюц.