Чародей - [80]

«Увы! О, горе мне! – заохал он. —

Бывал ли так поклонник награжден?

Ну поцелуй меня хоть раз, голубка,

Узнать хочу, твои сколь сладки губки».

«Тогда уйдешь?» – спросила тут она.

«Фиал печали изопью до дна,

Но все ж послушаюсь». – «Так обожди же,

Ну, подойди к окошку, и поближе».

Авессалом к стеклу совсем приникнул,

И Николас с досады чуть не крикнул.

Но Алисон его слегка толкнула

И тихо на ухо ему шепнула:

«Тсс! Тише! Будешь ты, мой друг, доволен,

И посмеемся мы с тобою вволю».

А у окна Авессалом стонал,

Но в глубине души он ликовал:

«Вот наконец предел моих желаний.

Сей поцелуй – залог ночных лобзаний.

Приди, любовь моя! Мой добрый гений!»

И встал перед окном он на колени.

«Скорей! – она ему. – Ко мне нагнись,

Пока соседи все не поднялись».

Запекшиеся облизнул он губы,

От нетерпенья застучали зубы

И забурчало громко в животе;

Руками он зашарил в темноте.

Тут Алисон окно как распахнет

И высунулась задом наперед.

И, ничего простак не разбирая,

Припал к ней страстно, задницу лобзая.

Но тотчас же отпрянул он назад,

Почувствовав, что рот сей волосат.

Невзвидел света от такой беды:

У женщины ведь нету бороды.

«Фу! Что за черт! Ошибся я немножко».

«Ошибся? Да!» – и хлоп его окошком.

Если правда, что Чосер читал «Кентерберийские рассказы» вслух своему покровителю, королю Ричарду Второму, то, я уверен, при этих строках король от смеха покатился с трона; но наверняка он все же не так восторгался, как мои канадские солдаты из королевской армии пять веков спустя. Чосер оказался ничуть не хуже Джорджа Роберта Симса. Довольно похабный, надо сказать. Кто бы знал, что доктор, образованный человек, читает такие забористые стишки! Никогда не подумаешь, а?

Смех, вызванный Чосером, услышали наверху, и в понедельник утром меня вызвал начальник госпиталя.

– Я слышал, вы у себя в отделении «J» делаете замечательные успехи, – сказал он. – Не могли бы вы меня просветить – какова ваша программа лечения?

– Ну если совсем коротко, то так: пациенты говорят, а я слушаю. Это помогает им облегчить душу.

– Я понял. И еще вы им читаете. Это что-то новенькое. Вот о таком методе я раньше не слыхивал. Но до меня дошли неприятные слухи – ничего серьезного, вы понимаете, но все же слухи, – что вы читаете подстрекательскую литературу.

– Совершенно ничего такого. То, что я читаю, написано очень давно.

– Да, но там что-то про социальную несправедливость. О том, что правительство недостаточно делает для населения. Такого рода.

– Понимаете, доктор, ощущение несправедливости лежит в основе многого, чем страдают эти люди. Обиду им причинило не правительство, не армия; они просто чувствуют, что в целом жизнь обошлась с ними нечестно. Я помогаю им облегчить душу, и показатели выздоровления улучшаются. Я могу это доказать документально.

– Что-то очень похоже на Фрейда.

– О нет, ничего столь глубокого.

– Не психоанализ?

– Ничего столь глубокого.

– А то фрейдизму в армии не место.

– Конечно, конечно.

– Кто-то говорил, что вы используете гипноз.

– Уже нет. Я попробовал в самую первую неделю. Но пациентам не понравилось. Похоже, они боятся, что гипноз даст мне какую-то зловещую власть над ними. Это распространенное заблуждение.

– Глупо, конечно. Но возможно, не стоило этого делать с пациентами, у которых нет возможности отказаться от вашего лечения. Кажется, кто-то из ваших подопечных сказал кому-то, а тот сказал кому-то еще, что вы используете какой-то вид гипноза. Ваш пациент сказал, что почувствовал это на себе во время сессии с вами.

– Я, кажется, знаю, о ком вы говорите. Он крайне впечатлителен. Но я его не гипнотизировал, честное слово. Я просто сижу как можно тише и говорю как можно меньше. Вероятно, эффект может показаться гипнотическим человеку, которого, может быть, никогда в жизни не слушали, который никогда не получал неразделенного внимания другого человека.

– Да. Ну ладно, вы не думайте, что я вмешиваюсь. У вас хорошие результаты. Честно сказать, просто удивительно хорошие. Но поосторожнее с социализмом. В армии ему не место.

С социализмом? Вероятно, какому-нибудь коллеге-медику вроде идиота Нортона, чье отделение находится в одном коридоре с моим, «Рождество в работном доме» могло показаться похожим на социалистическую пропаганду. Но я человек совершенно аполитичный; все, что я знаю о социализме, – он может оказаться прекрасным вместилищем для смутной обиды, ощущения, что жизнь обошлась с тобой несправедливо; а это ощущение так распространено, что я уже начал подумывать, не следует ли учитывать его при постановке диагноза.

И впрямь, я открыл направление всей своей дальнейшей медицинской практики.

* * *

Я рассказал историю своей войны – выжимку, а не всю историю – Эсме, Гилу и Макуэри. Я, кажется, говорил довольно долго, а когда закончил, они некоторое время молчали.

– Дядя Джон, я не припомню, чтобы ты так откровенно рассказывал о себе, – сказал Гил.

– Это все твое отличное beaune, Гил. Оно развязывает язык. А я старею, знаешь ли. Старики болтливы.

– Ваши рассуждения о несправедливости жизни, – заметила Эсме, – они – чистая правда. Вы сами это придумали?

– Боже мой, нет, конечно! – воскликнул Макуэри. – Они стары, как цивилизация. Во всяком случае, как литература.