Чародей - [145]

Чарли никогда не ел много и, мне кажется, вообще не особенно интересовался едой. Но этикет требовал не отставать от хозяев. Отъехав на мопеде в сторону следующей точки пастырского визита, Чарли тормозил и выблевывал обед на обочину.

Но этим празднование дня Господня не ограничивалось. У Макгрудеров воскресенье было «гостиным днем», когда открывали гостиную, а по зимнему времени еще и топили в ней печь с верхней загрузкой, которая вскоре начинала распространять удушливое тепло, весело светясь через слюдяные окошечки в дверце. В будни Макгрудеры сидели на кухне, поскольку она одна во всем доме отапливалась, но по воскресеньям мисс Энни требовался стоявший в гостиной орган, чтобы поделиться новейшими плодами своего вдохновения.

Мисс Энни писала хвалебные гимны. Она не сочиняла музыку, но клала свои набожные рифмы на популярные мелодии, которые знала и могла играть на одышливом старом органе; над его мехами поработали мыши, и звук его блуждал так же, как голос самой Энни.

Ее коронным номером, которым она завершала каждый воскресный концерт, был гимн, положенный на некогда популярную песенку «Назову тебя любимой». В версии мисс Энни он начинался так:

Мой любимый Иисусе,

Я люблю Тебя… —

и, когда она пела, ее лицо, по словам Чарли, преображала ухмылка санкционированной похоти. Бедная безумная старая дева! Ее невинная религиозность сильно отдавала неудовлетворенным желанием.

Профессия обязывала Чарли любить ближних и всех прощать, но он с трудом переносил завывания мисс Энни. Он погружался в мысли, вспоминая богослужебную музыку под руководством доктора Декурси-Парри, и душа его истекала кровью. Но от него ожидали похвалы, и он хвалил.

«Гостиные вечера» продолжались до девяти, что было поздним часом для Эймоса и соседей, из которых чаще всего приходили Геркулес Макнэбб и его жена Дорси. Музыка прекращалась в половине девятого, чтобы оставить время на жареные пышки и крепкий чай; после них Геркулес Макнэбб произносил: «Ну что ж, пожалуй…» – и оргия подползала к концу.

Неудивительно, что Чарли начал пить. Неудивительно, что в дорожной сумке, пристегнутой к багажнику мопеда, всегда лежал «медвежонок» дешевого ржаного виски. Неудивительно, что в спальне, в чемоданчике, который Чарли держал запертым от любопытных глаз мисс Энни, хранились еще один-два «медвежонка». Чарли стал, по всей вероятности, самым регулярным и самым крупным покупателем в государственной монопольной лавке, расположенной сразу за границей его прихода: он надеялся, что там его не узнают и его покупки не привлекут внимания. Напрасно. Все знали, что священник пьет.

(Помнит ли нынче кто-нибудь, что такое «медвежонок»? Государственные винные магазины в Онтарио когда-то продавали крепкие напитки – обычно ржаной или шотландский виски – в бутылках трех размеров: «медвежонок» (12 унций), «медведица» (24 унции) и «папа-медведь» (40 унций). Вероятно, покупатель виделся кем-то вроде Златовласки, посягающей на имущество всех трех медведей. Итак, Чарли весьма исправно поглощал «медвежат», благо их легко было прятать.)

Люди возвышенного склада, безусловно, заявят, что интеллектуальная деградация идет рука об руку с деградацией физической, но та и другая мало связаны с деградацией общественного положения. Я слишком долго был врачом, чтобы верить в такую чушь. Набожные люди, безусловно, укажут, что преданные своему делу миссионеры годами обитают среди туземцев, живя и питаясь так же, как души, которые они приехали спасать, и достигают при этом больших духовных высот. Но миссионеры обычно охотятся парами или даже большими группами; они не полностью отрезаны от своих единомышленников; они знают, что племена, с которыми они работают, не похожи на них, и им не приходится ежедневно отчаиваться в попытках сосуществовать с Макгрудерами, уважая их деликатные чувства и все же не проникаясь тем, что можно назвать общим термином «макгрудерство».

После почти восьми лет такой жизни неизбежно наступил кризис. Как-то воскресным утром Чарли – который, разумеется, постился перед литургией – подкрепил силы глотком из «медвежонка», прежде чем двинуться в первую церковь того дня; перед службой он принял еще глоточек и запил дешевым сладким вином, приготовляемым для причастия; когда он причащал семерых верных, подошедших к Чаше, прихожане заметили, что он шатается; и, нетвердо держась на ногах, он пролил вино на подбородок очередной причастницы. Он попытался выпрямиться, но запнулся, растянулся на полу и остался лежать, стеная. Кровь Христова расплескалась, запятнав перед его стихаря. Когда двое мужчин попытались поставить Чарли на ноги, он уже отрубился. Один прихожанин отвез его к Макгрудерам, а второй отогнал туда же дряхлый мопед.

Проспался ли Чарли? Отнюдь нет. Он допил начатого «медвежонка» из чемодана, полностью прикончил второго оттуда же и лежал в ступоре с воскресенья по среду. В среду он поднялся, доехал на мопеде до станции, сел на единственный поезд дня, идущий в Торонто, и навеки оставил попечение о душах – безнадежно отпавший от благодати, во всяком случае по его собственному мнению, священник. По прибытии в Торонто он сразу двинулся в приход Святого Айдана – единственное знакомое место в городе. Приход изменился до неузнаваемости, но Чарли поселился вместе с божьими людьми в крипте и жил там с тех пор; он подолгу спал в тайнике священника и тайно пил (чтобы не делиться с другими обитателями крипты, ибо среди них многие охотно помогли бы ему расправиться с чередой «медвежат»). Откуда он брал деньги? Попрошайничал. Да, Чарли просил милостыни, используя боевой клич современных нищих: «Мелочи не найдется?»