Чародей - [142]

– Нет, но, видимо, ты собираешься мне рассказать.

– Да. Чарли!

– Какой Чарли? Чаплин?

– Не притворяйся идиотом. Преподобный Чарльз Айрдейл.

– А, этот Чарли. Он вернулся из ссылки, да? Епископ перевел его на городской приход?

– Он живет вместе с бродягами в крипте Святого Айдана.

– Господи боже! Что он говорит?

– Я еще не успел с ним побеседовать. Я дважды почти загнал его в угол, но он оба раза ускользнул у меня меж пальцев.

– Но… с бродягами! Живет с божьими людьми! Такого не ожидаешь от священника. Как он выглядит?

– Ужасно. По всем приметам – вконец спился. Я скоро его поймаю.

– А может, у меня получится с ним поговорить?

– Это еще зачем?

– Если ты забыл, я религиозный редактор «Голоса». Здесь явно кроется интересная история. Что может привести священника на самое дно жизни? Такого рода.

– Хью, ты омерзителен.

– Да нет. На этом можно получить для него денег. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы ему помочь.

– В самом деле? Ты не хочешь, чтобы судьба порезвилась с Чарли, но не против, если она потешится с Эмили Рейвен-Харт?

– Не требуй от меня последовательности; она – добродетель мелких душ[94]. Я всегда любил Чарли, хоть он и осёл. Знаешь, Джон, я ведь тоже человек. Философские принципы – это для посторонних, а не для друзей.

14

АНАТ. Проблема Чарли – запущенный алкоголизм. Говоря попросту, он пьет не просыхая.

Удивительно, почему в глазах многих алкоголик – великая, вольная душа. Взрослым людям следовало бы понимать, что это не так. Пьяница для них – некто воспаряющий над сумраком быта, свободный от повседневных дрязг. Если я начну писать о пьяницах в литературе, мой труд разрастется во множество томов. Следует быть избирательным и кратким. Я мог бы много понаписать про Сейтеннина ап Сейтина Саиди, одного из трех бессмертных пьяниц с Британского острова, как назвал его Томас Лав Пикок. Замечательно приветствие Сейтеннина Эльфину и Тейтрину, явившимся к нему в замок: «Добро пожаловать, все четверо». Когда Эльфин отвечает на это: «Благодарим, но нас лишь двое», великий человек парирует: «Двое или четверо – все едино». Но Сейтеннин – герой мифа, и то, что из-за его пьяного недосмотра Эльфин лишился царства[95], – мифический грешок. На деле последствия пьянства не бывают такими масштабными.

Из всех великих литературных пьяниц главный, несомненно, Фальстаф, хотя мы ни разу не видим его пьяным до потери рассудка; он – причина пьянства других, а это отвратительная черта. Его обожали многие поколения театралов, дурно отзываясь о принце, не полностью подпавшем под его чары. Лишь в краткой сцене Фальстафа с Долль Тершит мы видим, что его шутки прикрывают отчаяние. Актеры любили Фальстафа: засунуть подушку в штаны, изображая живот, да говорить самым низким басом, и любой актеришка сочтет себя великолепным. А благодаря гению Шекспира Фальстаф действительно великолепен. Но один актер, будто самой судьбой предназначенный для этой роли, отказывался ее играть: Чарльз Лоутон в молодости служил управляющим гостиницы и говорил, что слишком многих фальстафов выставил из «Павильона» в Скарборо и потому терпеть не может эту породу.

Что касается алкоголизма Чарли, то самое близкое известное мне его подобие в литературе – Мармеладов из «Преступления и наказания», беспробудный пьяница, который признается Раскольникову, что пропил чулки жены. Мучительное раскаяние, словесные излияния жалости к себе, полное понимание глубины бездны, куда упал, и неспособность подняться – все это роднило его с Чарли, но где Мармеладов бормотал, там Чарли вещал, как опытный ритор, который всю жизнь проповедовал и призывал к покаянию.

Было ясно, что он сильно пьет уже много лет, но, как и многие его товарищи по несчастью, пока не впал в mania a potu[96]: ему не казалось, что у него по телу ползают какие-нибудь твари, и не мерещились в темных углах ни змеи, ни чудовища. Я повидал случаи белой горячки среди божьих людей – я был ближайшим врачом, и меня часто вызывали, если в крипте что-нибудь случалось. В том, что я шел на эти вызовы, нет моей заслуги. Я совсем не хотел покидать постель и целый час возиться с безумцем, прежде чем его увезут в больницу. Но как отказаться? Моя профессия – сострадание, а если сострадание не возникает само, его приходится имитировать.

Чарли – это реальность, которую романтизировали писатели, в том числе великие. Я буду использовать Чарли как эталон, сравнивая с ним литературных пьяниц, о которых намерен писать в своей «Анатомии».

15

Заполучить Чарли для лечения оказалось непросто. Поначалу он при виде меня попросту бежал – в буквальном смысле. Куда же? В крипту, но, когда я следовал за ним, его там не оказывалось, а прочие бродяги с жаром, выдающим лгунов, утверждали, что его там и не было. Наконец до меня дошло, что Чарли, без сомнения и весьма уместно, прячется в том, что Дарси Дуайер окрестил «тайником священника».

В суровые времена в Британии, когда для католического патера попасть в руки протестантских фанатиков означало верную смерть, многие семьи, втайне исповедующие католичество, устраивали у себя потайную комнату, а чаще – жалкий чердак или чулан; такое убежище называли «тайником священника», потому что в нем прибывший с визитом священник мог спрятаться от обыска. За древней печью, которой отапливался храм Святого Айдана, была ниша в стене – такого размера, что в ней едва-едва мог улечься человек; когда-то она служила ямой для золы, и сверху над ней имелся люк, через который золу выгребали. Когда храм перевели на масляный обогрев, этот несчастный закуток вычистили, хоть и не очень старательно, и отгородили от остальной крипты несколькими листами гофрированного железа. Именно в этой грязной дыре я наконец загнал Чарли в угол.