Чахотка. Другая история немецкого общества - [61]

.

Гитлер придерживался следующего принципа относительно здоровья: «Если нет больше собственных сил бороться за свое здоровье, заканчивается и право жить в этом мире борьбы»^[804].

3. «Расовый туберкулез»

Гитлер оправдывал и обосновывал свои политические цели якобы научными теориями расовой гигиены и расового учения, подкрепляя свой антисемитизм понятиями из бактериологии: не только бактерии были «врагами», но и «враги» превращались в бактерий, и их существование объявлялось медицинской проблемой^[805]. Евреи были объявлены «всемирной чумой», «носителями бацилл», «паразитами в теле других народов»^[806]. Цель аналогии — узаконить идеологию уничтожения.

С начала 1920‐х годов Гитлер то и дело упоминал расовый туберкулез — например, в своей речи на собрании национал-социалистической партии 1 мая 1923 года в здании цирка «Кроне» в Мюнхене: еврей — воплощение дьявола, еврейство есть расовый туберкулез народов^[807]. В конце 1942 года, вскоре после конференции на озере Гроссер-Ванзе, фюрер снова использовал метафору болезни, говоря о еврейской бактерии. Если прежде он говорил о ее «устранении», то теперь он выражался прямо и жестко: борьба национал-социалистов сродни той, что вели Пастер и Кох. Многие болезни проистекают от еврейского вируса! Здоровье нации возможно только после истребления евреев^[808].

Гитлер знал, как силен животный страх населения перед туберкулезом, и использовал этот страх, чтобы убедить нацию в необходимости расовой политики своего режима. Еврейство так же опасно для любого народа, как чахотка для тела человека. Жонглируя терминами бактериологии, фюрер облек свою ненависть в форму науки, а истребление евреев превратил в легитимную необходимую цель^[809].

4. Закон против больных

В 1933 году началось победоносное шествие государственной расовой гигиены. Любое несоответствие арийскому идеалу — а таковым могли считаться преступная деятельность, бедность и даже отсутствие работы — вызывало подозрение, не стоит ли за этим дурная наследственность^[810]. Задача государства теперь состояла в том, чтобы позволить размножаться только здоровым и препятствовать больным и неполноценным производить потомство^[811].

Сразу после прихода к власти национал-социалистов селективная политика началась с «Закона о предотвращении рождения потомства с наследственными заболеваниями» от 14 июля 1933 года, он же «Закон о стерилизации». Он был направлен в первую очередь против психически больных, алкоголиков и тех, кто считался наследственно больным, даже если для этого не было достаточно научных доказательств. Все эти группы населения подлежали принудительной стерилизации. Впоследствии к ним добавились те, кто считался общественно опасным: нарушители морали, уголовные преступники, также была введена «принудительная проверка условий жизни детей и подростков, отягощенных криминальной наследственностью»^[812]. Социальное отторжение якобы наследственных болезней усиливалось. Министр здравоохранения Герхард Вагнер в 1934 году заявил: «Мы намерены предотвратить появление непригодной и неполноценной жизни, пресечь продолжение рода среди наследственно больных и освободим грядущие поколения от ужасной опасности разрушения из‐за наследственных болезней»^[813].

По приговору соответствующего суда «наследственно больной» должен был быть стерилизован в течение двух недель. До конца войны стерилизованы были около 400 тысяч человек, включая детей^[814], около 6 тысяч погибли при стерилизации^[815].

С самого начала некоторые ученые, верные режиму, ратовали за то, чтобы подвергнуть стерилизации и туберкулезных больных, объявить чахотку в первую очередь наследственным заболеванием и лишь потом — инфекционным.

К таким ученым относился антрополог барон Отмар фон Фершуер, с 1934 года издававший журнал Der Erbarzt («Генетик»)^[816], ведущий специалист-евгеник и пропагандист расовой гигиены в Германии. Во время Второй мировой войны он работал вместе со своим бывшим ассистентом Йозефом Менгеле, впоследствии врачом лагеря Освенцим. Фершуер считал наследственными почти все виды инвалидности и полагал, что существует генетическая предрасположенность к туберкулезу, отчего определенные люди с легкостью им заражаются. Исходя из этого, он требовал запрет на продолжение рода не только для больных туберкулезом, но и для их родственников. Подобные дискуссии печатались не только на страницах «Генетика», но и в других авторитетных медицинских изданиях, таких как Der Nervenarzt («Невропатолог»)^[817]. Но режим не включал туберкулез в программу стерилизации: нельзя было полностью игнорировать сопротивление других врачей и других ученых. Кёнигсбергский фтизиатр Бальдер Каттентид в 1936 году заметил, что если стерилизовать всех больных туберкулезом, то бесплодным останется около 20 % населения страны^[818].

Режим всё более сокращал социальные и медицинские программы для населения, ограничиваясь поддержкой «арийской» и «генетически здоровой полной семьи». Вожделенную государственную «брачную ссуду» выдавали только парам, свободным от «наследственных телесных или духовных изъянов», то есть тем, кто сочетался браком в интересах нации и общества