Чахотка. Другая история немецкого общества - [27]

Санатории Турбана и «Шатцальп» изменили не только Давос, они стали образцами для многочисленных частных санаториев в других альпийских высокогорных селениях, прежде всего — в Арозе и Лезене^[337]. Растущее признание новых методов терапии спровоцировало второй строительный бум, настолько масштабный, что казалось, что курорт основали заново. Открывались роскошные частные санатории закрытого типа для высшего общества, финансировавшиеся общественно лечебницы, а также множество частных пансионов и отелей санаторного типа, среди которых некоторые находились под руководством врачей. В 1905 году в Швейцарии насчитывалось уже 36 санаториев, из них половина — частные. 18 из 36 располагались в Давосе и его окрестностях^[338].

Здания большинства новых санаториев были сориентированы на юг или юго-восток, чтобы пациенты не только дышали целебным воздухом, но и получали доступ к солнечному теплу. Количество балконов и лежачих веранд всё увеличивалось. Если Турбан из воспитательных соображений настаивал на общих лежачих верандах, то теперь по желанию отдельных пациентов стали строить номера с частными балконами и лоджиями, что создавало характерную ячеистую структуру санаторных фасадов.

Теперь новый санаторий имел центральное отопление, моющиеся полы из мрамора или линолеума и стены, облицованные плиткой или выкрашенные масляной краской^[339]. Мебель в новых санаториях была проста, без изысков, лаконична, на высоких ножках, часто из металла или стекла. Поверхности были гладкие, чтобы их было легко мыть, углы закругленные, чтобы нигде не собиралась пыль. Ковры, занавески, подушки и мягкую мебель считали теперь негигиеничными.

Белье держали белое и приспособленное для кипячения. В воздухе витал запах дезинфицирующих средств. Меблировка, несмотря на простоту, была самая удобная и качественная. Библиотека, столовая, курительная комната, гостиная были обставлены с учетом привычки гостей к роскоши^[340]. «Лесной санаторий», «лечебница для всех форм туберкулеза», в котором лечилась жена Томаса Манна Катя, гордился следующими превосходствами: «высочайший комфорт, высочайшая гигиена, максимальная инсоляция, световые сигналы вместо гонга, рентгеновский кабинет, кварцевые лампы, солнечные ванны»^[341].

Свет, воздух и гигиена — в санаторной архитектуре и в туберкулезной терапии утвердилось жизненное сознание начала XX века. Плавание, спорт, гимнастика, физическая культура стали частью жизни нового века. Реформаторское движение стремилось к здоровому духу и красивому спортивному телу. Архитектура санаториев с их гигиеничностью опережала свое время и стала образцом для идеологов движения Neues Bauen («Новое строительство»). Зигфрид Гидион, предводитель международного модерна, в 1920‐х годах назвал давосские санатории, выстроенные после 1900 года, прототипами «освобожденного проживания». Будущая новая архитектура призвана была исцелять и формировать здоровых людей^[342].

Ориентация фасада на юг, застекленные лоджии и балконы, мебель с каркасом из стальных трубок, характерные черты архитектурного модернизма, начались с санаториев. После Первой мировой войны здания санаториев, наряду с промышленными, считались образцом современной городской архитектуры^[343]. Во второй половине 1920‐х годов в Берлине и Франкфурте-на-Майне стали строить районы, где рядами стояли дома, похожие на швейцарские санатории для легочных больных^[344].

14. Санаторий как форма жизни

На рубеже XIX и XX веков и еще много лет спустя санатории отказывались принимать больных с прогрессирующей формой туберкулеза^[345]. В своих рекламных проспектах санатории ограничивались профилактикой болезни или лечением ранних стадий, то есть легких форм туберкулеза. Умирающих и запущенных лечить не брались. Излечимым возвращали жизнь, поэтому их заботливо оберегали от безнадежных. При запущенной форме болезни любая терапия по-прежнему считалась бессмысленной. Для неизлечимых существовали специализированные отделения в больницах и хосписы. Или их просто выпроваживали умирать, как это произошло с поэтом Христианом Моргенштерном, автором «Песен висельника»^[346], который безо всякой надежды на выздоровление в начале 1914 года искал место, где бы умереть. Санаторий в Арко в Южном Тироле, в паре километров от озера Гарда, отказался принять его. В Грисе Моргенштерн нашел «после упорных переговоров» место в одном санатории^[347], но в начале марта вынужден был покинуть его из‐за своего безнадежного состояния. Свои последние недели он провел в Меране на вилле одной богатой польки, которая согласилась принять его, зная, что он умирает. Моргенштерн скончался 31 марта 1914 года.

Нужно принять во внимание, что с 1900 года до начала Первой мировой войны в санатории принимали больных с неопределенным диагнозом^[348]. Диагностика была еще слаба. До 1920‐х годов чахотку диагностировали в основном методом выстукивания и выслушивания груди. Рентгеновские снимки, вошедшие в медицинский обиход в 1896 году, были не слишком надежного качества и также не позволяли поставить точный диагноз. Снимок показывал затемнение, наличие заболевания, дальше приходилось опять простукивать и прослушивать