Чаадаевское дело. Идеология, риторика и государственная власть в николаевской России - [86]
Возвращение к скептицизму Чаадаева в настоящей ситуации представляется более чем понятным. Однако самое неприятное в концепции «вечного блуждания» по одним и тем же историческим тропам состоит в том, что она лишает индивидов субъектности, убеждает их, что все предопределено, поэтому, в сущности, любое сопротивление злу бесполезно и обернется поражением. Чаадаевская история, рассмотренная сквозь призму целой серии микроконтекстов, убеждает в обратном – каждый человек совершает выбор, от которого очень многое зависит. Как я надеялся продемонстрировать, интеллектуальная история давних событий обладает достаточной актуальностью и способна принести пользу. Вопрос о практических импликациях чтения старых писем и книг по-прежнему остается открытым.
Михаил Велижев, visiting professor Sapienza Università di Roma
Рим, май 2022 г.
Приложение
П. Я. Чаадаев. Первое «Философическое письмо» (версия «Телескопа»[794])
Я уважаю, я люблю в вас более всего ваше чистосердечие, вашу искренность. Эти прелестные качества очаровали меня с первых минут нашего знакомства и навели на разговор о религии, тогда как все вас окружавшее налагало на меня молчание. Представьте же мое удивление, когда я получил ваше письмо. Вот все, чтó я могу сказать о мнении, которое, по вашему предположению, должен составить о вашем характере. Но перейдемте к важнейшей части вашего письма.
Отчего это возмущение в ваших мыслях, которое, как вы говорите, волнует, утомляет вас до того, что расстроивает самое здоровье? Неужели это следствие наших разговоров? Вместо спокойствия, мира, которые должно было воцарить новое чувство, возбужденное в вашем сердце, оно пробудило томление, сомнения, почти угрызения совести. Впрочем, чтó ж тут удивительного? Это естественное следствие настоящего порядка вещей, которому покорены все сердца, все умы. Вы уступили только влиянию причин, движущих всеми, начиная с самых высших членов общества до самых низших. И вы не могли воспротивиться их влиянию. Сами качества, которыми вы отличаетесь от толпы, делают вас еще восприимчивее к вредному влиянию воздуха, которым вы дышите. Немногое, чтó я мог сказать вам, не могло дать должного направления вашим мыслям посреди всего вас окружающего. Мог ли я очистить атмосферу, в которой мы живем? Я должен был предвидеть последствия, и в самом деле я их предвидел. Вот причина частых моих умолчаний, которые не только не могли проникнуть вашу душу убеждением, напротив, должны были привести вас в недоумение. Если б я не был уверен, что страдания, которые может возбудить религиозное чувство не вполне развитое, всегда лучше совершенного равнодушия, я раскаивался бы своей излишней ревнительности. Но облака, которые затемняют теперь ваше небо, преобратятся в благотворную росу, которая возрастит семена, запавшие в ваше сердце. Действие на вас немногих слов служит мне верным ручательством, что ваше собственное разумение доведет вас впоследствии до полнейшего развития. Предавайтесь безбоязненно религиозным чувствованиям: из этого чистого источника не могут родиться чувства нечистые.
Что ж касается до предметов внешних, то на этот раз вам довольно знать, что учение, основанное на высшем начале единства на прямой передаче истины священнослужителями, беспрерывно следующими один за другим, совершенно согласно с истинным духом религии; потому что вполне соответствует идее слития всех нравственных сил в одну мысль, в одно чувство и постепенного образования в обществе духовного единства, или церкви, которая должна воцарять истину между людьми. Всякое другое учение одним уже отделением от учения первоначального уничтожает значение высокого воззвания Спасителя: «Отче, да будут едино, якоже и мы!», и противодействует осуществлению на земле Царствия Божия. Но из этого не следует, чтоб вы были обязаны проявлять эту истину на земле; нет, не в том состоит ваше призвание. Напротив, по вашему положению в свете, самое начало, из которого вытекает эта истина, обязывает вас почитать ее не более, как внутренним светильником вашего верования. Я счастлив, что мог содействовать религиозному направлению ваших мыслей; но почел бы себя несчастным, если б в то же время возбудил укоры совести, которые впоследствии могли бы охладить вашу веру.
Кажется, я говорил вам однажды, что религиозное чувство поддерживается лучше всего выполнением постановлений церкви. Это упражнение в покорности, которое заключает в себе гораздо больше, нежели предполагают, которое налагали на себя величайшие умы, по зрелом рассуждении, с полным сознанием, есть настоящее чествование Бога. Ничто так не укрепляет ума в его верованиях, как строгое выполнение всех налагаемых ими обязанностей. Кроме того, большая часть обрядов христианской религии, постановленные самим Верховным Умом, существенно действительны для каждого, кто умеет проникнуться истинами, которые они выражают. Горе тому, кто примет обольстительные призраки своего тщеславия, суемудрствования своего рассудка за высшее просветление и возмечтает, что оно освобождает его от общего закона! И для вас, сударыня, чтó может быть приличнее одежды смирения? Облекитесь в нее: она так идет вашему полу. Поверьте, это средство всего скорее укротит волнения вашего ума, разольет сладостное спокойствие по всему существу вашему.
Книга Дж. Гарта «Толкин и Великая война» вдохновлена давней любовью автора к произведениям Дж. Р. Р. Толкина в сочетании с интересом к Первой мировой войне. Показывая становление Толкина как писателя и мифотворца, Гарт воспроизводит события исторической битвы на Сомме: кровопролитные сражения и жестокую повседневность войны, жертвой которой стало поколение Толкина и его ближайшие друзья – вдохновенные талантливые интеллектуалы, мечтавшие изменить мир. Автор использовал материалы из неизданных личных архивов, а также послужной список Толкина и другие уникальные документы военного времени.
Задача этой книги — показать, что русская герменевтика, которую для автора образуют «металингвистика» Михаила Бахтина и «транс-семантика» Владимира Топорова, возможна как самостоятельная гуманитарная наука. Вся книга состоит из примечаний разных порядков к пяти ответам на вопрос, что значит слово сказал одной сказки. Сквозная тема книги — иное, инакость по данным русского языка и фольклора и продолжающей фольклор литературы. Толкуя слово, мы говорим, что оно значит, а значимо иное, особенное, исключительное; слово «думать» значит прежде всего «говорить с самим собою», а «я сам» — иной по отношению к другим для меня людям; но дурак тоже образцовый иной; сверхполное число, следующее за круглым, — число иного, остров его место, красный его цвет.
Задача этой книжки — показать на избранных примерах, что русская герменевтика возможна как самостоятельная гуманитарная наука. Сквозная тема составивших книжку статей — иное, инакость по данным русского языка и фольклора и продолжающей фольклор литературы.
Сосуществование в Вильно (Вильнюсе) на протяжении веков нескольких культур сделало этот город ярко индивидуальным, своеобразным феноменом. Это разнообразие уходит корнями в историческое прошлое, к Великому Княжеству Литовскому, столицей которого этот город являлся.Книга посвящена воплощению образа Вильно в литературах (в поэзии прежде всего) трех основных его культурных традиций: польской, еврейской, литовской XIX–XX вв. Значительная часть литературного материала представлена на русском языке впервые.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В 1144 году возле стен Норвича, города в Восточной Англии, был найден изувеченный труп молодого подмастерья Уильяма. По городу, а вскоре и за его пределами прошла молва, будто убийство – дело рук евреев, желавших надругаться над христианской верой. Именно с этого события ведет свою историю кровавый навет – обвинение евреев в практике ритуальных убийств христиан. В своей книге американская исследовательница Эмили Роуз впервые подробно изучила первоисточник одного из самых мрачных антисемитских мифов, веками процветавшего в массовом сознании.
Представление об «особом пути» может быть отнесено к одному из «вечных» и одновременно чисто «русских» сценариев национальной идентификации. В этом сборнике мы хотели бы развеять эту иллюзию, указав на относительно недавний генезис и интеллектуальную траекторию идиомы Sonderweg. Впервые публикуемые на русском языке тексты ведущих немецких и английских историков, изучавших историю довоенной Германии в перспективе нацистской катастрофы, открывают новые возможности продуктивного использования метафоры «особого пути» — в качестве основы для современной историографической методологии.
Книга посвящена литературным и, как правило, остро полемичным опытам императрицы Екатерины II, отражавшим и воплощавшим проводимую ею политику. Царица правила с помощью не только указов, но и литературного пера, превращая литературу в политику и одновременно перенося модную европейскую парадигму «писатель на троне» на русскую почву. Желая стать легитимным членом европейской «république des letteres», Екатерина тщательно готовила интеллектуальные круги Европы к восприятию своих текстов, привлекая к их обсуждению Вольтера, Дидро, Гримма, приглашая на театральные представления своих пьес дипломатов и особо важных иностранных гостей.
Книга посвящена истории русской эмоциональной культуры конца XVIII – начала XIX века: времени конкуренции двора, масонских лож и литературы за монополию на «символические образы чувств», которые образованный и европеизированный русский человек должен был воспроизводить в своем внутреннем обиходе. В фокусе исследования – история любви и смерти Андрея Ивановича Тургенева (1781–1803), автора исповедального дневника, одаренного поэта, своего рода «пилотного экземпляра» человека романтической эпохи, не сумевшего привести свою жизнь и свою личность в соответствие с образцами, на которых он был воспитан.