Цейтнот - [47]

Фуад обстоятельно отвечал на вопросы, опирался на цифры, постановления, утвержденные проекты, а перед глазами его… полуразвалившийся забор… восклицательный знак — мелом… отвислые губы Зейдуллы… «До конца своей жизни будешь инвалидом. Как твой отец…»

Среди встречающих были представители горкома партии, министерства, «Интуриста». По программе через час гости должны были лететь в Мингечаур, поэтому здесь, в ресторане аэропорта, в их честь организовали небольшой банкет. Фуада выбрали тамадой.

— Дорогие гости! — сказал Фуад. — Сегодня у нас очень радостный день. Мы счастливы, что вы приехали к нам. Мы поднимаем эти бокалы за ваше здоровье, за ваше благополучие, за ваше успешное пребывание на гостеприимной земле Азербайджана.

Фуад сказал:

— Сегодня у нас очень печальный день. Наша архитектура понесла тяжкую утрату. Мы навеки прощаемся с одним из наших выдающихся мастеров зодчества, с нашим уважаемым учителем, нашим талантливым коллегой — Фуадом Салахлы…

Забарахлил, захрипел микрофон.

Они стояли на деревянном помосте, построенном этим утром. На похороны пришло много народу. Гроб утопал в цветах. На крышку гроба кто-то поставил фотографию, с которой ныне покойный Фуад Салахлы смотрел на присутствующих и весело улыбался. Рядом с гробом стояла седоволосая женщина в черном.

Микрофон налаживали на скорую руку, и он барахлил.

— …Фуад Салахлы щедро делился своими глубокими знаниями, богатым профессиональным опытом с бесчисленным множеством своих учеников-студентов, — говорил Фуад.

«Неужели эта седоволосая грузная некрасивая женщина в черном — Солмаз?! — мелькнуло в голове Фуада. — Эта убитая горем старуха — Солмаз?! Некогда изящная, приветливая, улыбчивая, милая дама… Да, конечно, она. Кто же еще? Господи, что делает время с нами, с нашими лицами! Та Солмаз и эта — один ли это человек? Или есть две Солмаз? Одна осталась там, в Прошлом, другая — здесь, в Настоящем, — вот она!»

На помост поднялся лохматый парень в рубашке с короткими рукавами, повертел в руках микрофон, потряс его, постучал по нему пальцем — звук стал чище.

Фуад говорил о научных работах покойного, о его интересных, содержательных лекциях.

— …Память о Фуаде Салахлы вечно будет жить в наших сердцах!..

Вдруг Фуад увидел в толпе Шовкю. Очевидно, тесть опоздал, так как стоял не здесь, на помосте, где ему следовало стоять, а внизу, к тому же в задних рядах. Фуад подумал, что Шовкю сделал правильно, придя на похороны Фуада Салахлы. Много лет они не общались, враждовали, но смерть велит забывать былые обиды. Еще одна мысль мелькнула в голове Фуада: интересно, как Шовкю относится к тому, что он, его зять, так превозносит заслуги его кровного врага и соперника? Не сочтет ли его похвалы в адрес Большого Фуада чрезмерными? Как бы там ни было, он не собирался «редактировать» свою речь, принижая высокие оценки покойному. В конце концов, сегодня Фуад Салахлы имел право услышать правдивые, искренние слова о себе.

Услышать?! Если бы он мог!

Фуад заключил:

— Мы никогда не забудем нашего дорогого учителя Фуада Салахлы! — И отошел от микрофона.

Духовой оркестр сыграл несколько тактов похоронного марша и смолк. К микрофону подошел ректор института, председательствующий на траурном митинге, объявил:

— Слово предоставляется одному из друзей и соратников покойного, нашему выдающемуся мастеру Шовкю Шафизаде!

Воцарилась гробовая тишина. Шовкю медленно продвигался в сторону помоста. Он шел, не замечая устремленных на него глаз, опустив голову, задумчивый, весь погруженный в себя. Так же медленно поднялся на помост, приблизился к микрофону, долго молчал. Наконец заговорил:

— Товарищи, уважаемый председатель нашего траурного митинга назвал меня другом Фуада Салахлы. Да, я горжусь этой более чем сорокалетней дружбой. Посвященные знают, у нас бывали разногласия с покойным, бывали споры… Мы ссорились, мирились… Но я всегда считал Фуада Салахлы образцом для нашей молодежи, образцом для всех нас. Я непрестанно восхищался его мужеством, его стойкостью, его профессиональной честностью, преданностью партии и народу. Здесь уже была дана высокая оценка деятельности Фуада Салахлы. Я хочу лишь добавить, товарищи: как бы мы высоко ни оценивали этого человека — все мало. Фуад Салахлы достоин еще более возвышенных слов, еще большей похвалы, еще большего восхищения…

Послышался женский плач. Рыдала Солмаз-ханум. Шовкю посмотрел в ее сторону:

— Наша дорогая сестра, верная подруга Фуада Салахлы… Солмаз-ханум… Поверьте, мы скорбим, как и вы… — Солмаз зарыдала еще громче. Голос Шовкю задрожал: — Мы никогда… никогда… не забудем нашего друга и брата… Фуада Салахлы. Спи спокойно, брат мой, пусть родная земля будет тебе пухом…

Солмаз отвели в сторону, отпаивали водой с валерьянкой.

Фуад вспомнил… Говорили: когда Фуада Салахлы уволили из института, они жили на деньги Солмаз; было продано все, что ей досталось от родителей.

Шовкю умолк, вынул из кармана платок, утер глаза. Продолжал:

— Наш Фуад Салахлы… — В этот момент микрофон начал неприятно гудеть. Гудение делалось все пронзительнее. Опять на помосте появился лохматый парень, подскочил к микрофону, постучал по нему, потряс его. Гудение прекратилось. Шовкю снова заговорил, но микрофон продолжал барахлить, и теперь каждое слово повторялось по нескольку раз: — Товарищи… арищи… арищи… память… амять… амять… о Фуаде… аде… аде… Салахлы… ахлы… ахлы… будет… удет… удет… вечно… ечно… ечно… жить… ить… ить… в наших… аших… аших… сердцах… цах… цах…