Церковь, возвышающая голос - [34]

— Но Церковь все-таки не «Тимур и его команда».

— Конечно. Чего не должны делать Тимур и его команда? В страдающем человеке видеть Христа. А мы обязаны. Мы все существуем в определенном культурно-историческом контексте и оглушены им. Можем сколь угодно критиковать общество потребления, но во многом мы сами — его продукты. Кто больше, кто меньше, но поражены комфортом, успехом… И вот уже трудно увидеть Христа в каждом бедняке и страдающем. Мне, по крайней мере, трудно… Другие эпохи несли другие проблемы, а у нас вот эти. И мир, который во зле лежит, в каждую эпоху лежит в своем зле. Человеку всегда есть в чем каяться. И невозможно, сидя за чаем, просто додуматься до важных для тебя ответов. Нужно что-то пережить, начать делать. Тогда тебе поверят.

О стиле и слове Патриарха

— В проповеди на Торжество Православия Патриарх говорил, что услышанные им в ожидании диаконской хиротонии слова молитв «Благовестите день от дне спасение Бога нашего» взял девизом своей жизни. Что вдохновляет его слова?

— Безусловным основанием для его слова является Евангелие, преломленное в его пастырском опыте… А силу его слову, я думаю, дает богослужение. Святейший всегда сосредоточенно готовится к проповеди. К публичным выступлениям ему, конечно, готовят какие-то справки, но сколько раз так было, что он долго работает с текстом речи, а потом выходит, смотрит на аудиторию, откладывает и больше не заглядывает в текст.

— Михаил Бахтин говорил, что слово с амвона по природе своей авторитарно.

— Проповедь предполагает это — авторитетность, может быть, даже больше, чем авторитарность.

— Какой стиль любит Патриарх?

— Могу предположить, что как для человека, много времени и сил отдавшего академической среде, для него важна экспертная академическая культура, четкость терминов, определенность понятий…

Беседовала Елена Яковлева

Гражданское общество и конец света

Как-то в научной статье[8], посвященной взглядам Достоевского, я встретил мнение, будто православному видению гражданского общества соответствует стремление «полностью вытеснить государство или государственно-насильственные методы, с помощью которых людей связывают в общество, и попытаться заменить их церковными правилами». «Православность» рассматриваемых воззрений совсем не кажется мне очевидной, и потому я хочу высказать несколько соображений по этому поводу.

Среди православных богословов, специалистов по церковному праву и церковных публицистов существует веер различных мнений (вплоть до взаимоисключающих) по подобным вопросам, что вполне естественно. Более того, попытка выделить именно православную концепцию как некую константу либо модель не совсем корректна. Чтобы говорить о православном видении гражданского общества, нужны определенные догматические основания. Обратившись же к православной догматике, увидим: как раз этими вопросами догматическое богословие совершенно не занято. По определению митрополита Макария (Булгакова), под догматами Церковь понимает богооткровенные истины, «преподаваемые людям Церковью как непререкаемые и неизменные правила спасительной веры» (курсив мой. — В. Л.). Таким образом, догматы определяют собой весьма специфическую, довольно узкую сферу собственно богословских интересов, которые никоим образом не затрагивают социально-политического устройства жизни. А следовательно, в православии возможны различные взгляды на гражданское общество и государство.

Значит ли это также, что в православном мировоззрении, в церковной традиции вообще никак не определяется отношение Церкви к государству? Отнюдь нет. Единственное, что довольно четко звучит уже в Евангелии, — это Христом сформулированный принцип сущностного разделения «сферы полномочий» Церкви и государства: «Отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу» (Мф. 22:21). Из этих слов следуют два важных положения:

1. Вводится неизвестное в Риме понятие Церкви как сущностно отличного от государства организма (причем для римского сознания слова Христа звучали совершенно революционно: а разве кесарь не Бог? И что такое отличная от государства Церковь, если жрецы — государственные чиновники?).

2. Сразу же четко разделяется цель существования того и другого. Последний принцип раз и навсегда определяет различный характер Церкви (царства не от мира сего) и земной власти (царства мира сего).

Это, однако, отнюдь не означает, что православию присуще марксистско-ленинское отношение к государству как к «особой машине насилия». Напротив, государственная власть есть власть богоданная, поэтому в евангельской истории мы не только не находим каких-либо революционных призывов к ее свержению, к «радикальной отмене» государства, а наоборот, в Евангелиях (Мф. 17:24–27, Ин. 19:11), равно как и в посланиях апостолов (Тит. 3:1, 1, Пет. 2:13, 1, Тим. 2:1–2, Рим. 13:1–2) содержится подчеркнуто-почтительное отношение к властям. Поэтому если героям романа Достоевского и принадлежит точка зрения, о которой говорится в упомянутой мной статье («не сосуществовать с насильственным государством как с допускаемым необходимым злом ‹…›, а стремиться к радикальной отмене этого зла через обожение человека и переустройство земной жизни на церковных началах»), то такое видение природы государства (зло) ни в коей мере не соответствует ни евангельскому духу, ни рожденному из него соборному сознанию Церкви.