Церковь, возвышающая голос - [35]

По своей сути Церковь антиреволюционна в социальном смысле: для «бунта» Церкви (будь то стремление к насильственному свержению власти либо желание переустроить жизнь на церковных началах и через обоживание) нет никаких онтологических оснований, так как «Царствие Божие внутрь вас есть» (Лк. 17:21). А поэтому даже богоустановленность любой мирской власти не изменяет ее некоторой вторичной ценности по отношению к ценностям «внутреннего христианства», к сотериологическому (сотериология — учение о спасении. — Прим. ред.) смыслу человеческого существования.

Здесь же надо заметить, что у почтительного отношения православия к земной власти есть определенные границы: если кесарь начинает требовать Божие, если государство вторгается в сферу духовную, православный христианин вправе проявить непослушание. Как это делали, например, первые христиане, которых римское государство преследовало на абсолютно законном с его точки зрения основании: за непризнание государственного культа почитания императора (правда, непослушание при этом выражалось в предпочтении мученической смерти поклонению государству).

Позицию Церкви эпохи раннего христианства (несмотря на гонения и скорое ожидание пришествия Христа во славе, дававшие основания не только полностью игнорировать государственную власть, но и отрицать всю античную культуру) во многом выражают слова, приписываемые св. Иустину Философу (II век): «Христиане не отличаются от прочих людей ни страной, ни языком, ни обычаями. Они не населяют где-либо собственных городов, не употребляют особенного какого-либо наречия и ведут жизнь, ничем не отличную от других… Не защищают они учения человеческого, как другие, но обитая в эллинских и варварских городах, где кому досталось, и последуя обычаям тех жителей в одежде, в пище и во всем прочем, удивительное и поистине чудное показывают благоустройство в своем поведении».

Новый статус, который христианство приобрело в IV веке (государственная религия), тоже нисколько не изменил сути взаимоотношений Церкви с властью (Богу — Божие, кесарю — кесарево). В Византии же возникла теократическая идея «симфонии» государства и Церкви (устроение гармоничных церковно-властных отношений), а вовсе не вытеснения государства[9]. Смысл данной концепции заключался в признании сотериологического учения Церкви в качестве целеполагания жизни общества и (согласно евангельскому принципу «разделения полномочий») в «симфоническом» служении государства и Церкви этой идее. Как сказано в «Эпанагоге» патриарха Фотия (вторая половина IX века): «Мирская власть и священство относятся между собою, как тело и душа, необходимы для государственного устройства точно так же, как тело и душа в живом человеке. В связи и согласии их состоит благоденствие государства». Интересно отметить, что, хотя «Эпанагога» не стала официально признанным имперским кодексом, на Руси она воспринималась как официальный документ.

Конечно, при всей стройности и даже красоте «симфонической» теории, она во многом утопична и недостижима. А целый ряд общеизвестных фактов из истории как Византийской, так и Российской империй подтверждает не только непрактичность этой идеи, но и легкость, с какой она подвергалась извращению на практике. Вряд ли кто-нибудь станет подвергать сомнению неактуальность идеи «симфонии» сегодня, поскольку для ее осуществления необходимо православное государство. В России же государство сейчас по своей природе секулярно, его население поликонфессионально, и, чтобы изменить это положение, нужны значительно бо́льшие усилия, чем посещение государственными чиновниками православных храмов в основные христианские праздники. Вместе с тем малая вероятность установления «симфонических» отношений между Церковью и государством не исключает возможности установления гармонии власти и общества.

В заключение еще раз подчеркну центральный, на мой взгляд, аспект рассматриваемой проблемы — коренное отличие природы Церкви от природы государства. Сколько бы ни спорили сегодня, что более приемлемо для Русской Церкви — некий союз с государством на взаимовыгодных условиях или, наоборот, максимальное дистанцирование от последнего, сотериологическая доминанта церковного устроения остается неизменной. Поэтому, с одной стороны, православное видение вряд ли будет конфликтовать с любой из моделей гражданского общества — будь то католическая, протестантская либо какая-нибудь иная концепция.

С другой стороны, для православного сознания остается неприемлемым отношение к гражданскому обществу как к некоему идеальному образованию, способному устроить «Царство Божие на земле».

Такое видение категорически расходится с основной интуицией христианской эсхатологии, которая говорит о конце истории и грядущем царстве Антихриста. Ведь последнее, если перевести его христианское понимание на язык современной культурологии, означает радикальное изменение основных аксиологических ориентаций бывшей когда-то христианской средиземноморской культуры. А разве не об этом свидетельствует культурное развитие западного мира за последние сто лет?

Опубликовано в журнале Pro et Contra (зима 1998).