«Центурионы» Ивана Грозного. Воеводы и головы московского войска второй половины XVI в. - [57]

. Сумма, которую отдал монахам на помин души Семен, на порядок уступала той, которую передал Иван, да и сам «некруглый» ее размер позволяет предположить, что старший Черемисинов явно был не слишком богатым человеком. Так что, если наше предположение верно, можно утверждать, что успешная карьера Ивана сопровождалась и ростом его материального достатка.

Но вернемся обратно к нашему герою. Несколько слов о его личной жизни. К сожалению, пока в нашем распоряжении нет никаких сведений о том, когда женился Иван Черемисинов и кто была его жена. Мы знаем лишь, что у Ивана было два сына – старший Деменша, о котором мы уже упоминали, и младший Демид, который родился не позднее начала 50-х гг. Это следует из того, что в январе 1571 г. Демид Черемисинов приезжал в Новгород по приказу государя забирать собранную посредством правежа казну⁴⁶². Надо полагать, что безусому юнцу не поручили бы столь ответственного и важного задания, значит, можно смело предположить, что к тому времени ему было не меньше 20 лет, а в браке его отец состоял по меньшей мере еще на лет пятнадцать больше.

И снова о карьере Ивана Черемисинова. Ему удалось пройти невредимым через бури второй половины 60-х гг., и, судя по всему, когда Иван Грозный после новгородского похода решил «укрепить» свежими кадрами опричнину, он вспомнил о своем верном слуге. Иван Черемисинов стал одним из первых, кто был тогда вписан в ряды «кромешников» в качестве пополнения. Во всяком случае, уже в мае 1570 г. он присутствовал среди прочих «дворян, которые живут у государя з бояры» на заседании земской и опричной боярских дум, когда обсуждался вопрос о полоцких рубежах. Примечательно, что в списке опричных думных дворян Черемисинов был третьим, предшествуя Василию Грязному и самому Малюте Скуратову⁴⁶³. Правда, спустя меньше чем через полгода непорядок был исправлен – в разрядной росписи государева похода на берег навстречу наступающему с юга по донесениям сторожей крымскому «царю» Девлет-Гирею Иван Черемисинов, сопровождавший Ивана среди прочих «в стану у государя дворян», оказался пятым, позади Василия Грязного и Малюты Скуратова⁴⁶⁴.

Вообще, начало 70-х гг. оказалось для Черемисинова чрезвычайно насыщенным событиями. Нет, он больше не вседает в седло и не водит царские рати на супостатов – его служба проходит при дворе, в непосредственной близости к государю, о чем свидетельствуют постоянные упоминания его имени рядом с самим Малютой Скуратовым. И, находясь в ближнем окружении царя, Иван выполняет разного рода царские поручения, прежде всего дипломатические – встречает послов, сопровождает их к государю, участвует в переговорах и пр. Так, в декабре 1570 г. Черемисинов доставил крымских гонцов, минуя Москву, в Александрову слободу, затем в январе 1572 г. вместе с Малютой Скуратовым присутствовал на переговорах со шведскими послами, а месяцем позже участвовал в переговорах с Девлет-Гиреевым посланцем Джан-Мухаммедом наряду с Малютой Скуратовым и дьяком Андреем Щелкаловым⁴⁶⁵.

Нельзя исключить также, что Иван Черемисинов сопровождал царя в неудачной для русского воинства кампании 1571 г., когда Девлет-Гирей сумел выйти к самой Москве и сжечь ее, опустошив на обратном пути уезды к югу от столицы. Но если это не более чем предположение, то совершенно точно Черемисинов «явил» царю крымского гонца Девлет-Килдея в июне 1571 г. в селе Братошино на том самом памятном приеме, о котором потом рассказывали легенды и на описании которого стоит остановиться подробнее⁴⁶⁶. Спалив Москву и разбив русские полки, Девлет-Гирей попытался ковать железо, пока оно горячо, и навязать Ивану Грозному те условия мира, которые были ему нужны. При этом хан не остановился перед прямыми оскорблениями в адрес Ивана, полагая, что тот не сможет ему ответить. В своем послании «московскому» крымский «царь» так и писал, что он-де искал встречи с Иваном, «и было б в тебе срам и дородство, и ты б пришел против нас и стоял», ну а раз «московский» не решился вступить на «прямое дело» с ханом, значит, у него, у Ивана, нет ни чести, ни достоинства⁴⁶⁷. Потому совсем неудивительной выглядит дерзость татарского посла, который, по сообщению английского дипломата и купца Дж. Горсея, передававшего ходившие по Москве рассказы о том приеме, заявил: послан-де он, посол, своим господином «узнать, как ему пришлось по душе наказание мечом, огнем и голодом, от которого он посылает ему избавление (тут посол вытащил грязный острый нож), – этим ножом пусть царь перережет себе горло».

Московский же летописец добавлял к этому, что Иван Грозный, принимая послов, «нарядился в сермягу, бусырь да в шубу боранью и бояря. И послом отказал: “Видишь де меня, в чем я? Так де меня царь зделал! Все де мое царьство вьшленил и казну пожег, дати де мне нечево царю!”…»⁴⁶⁸.

Б.Н. Флоря комментируя эти живописные подробности переговоров, сомневался в их достоверности, поскольку, как он указывал, они не подтверждаются материалами посольских книг. Однако историк сам же несколькими строками ниже писал, что «переговоры оказались для царя тяжелым испытанием…» и что татарские посланники фактически безнаказанно могли позволить себе оскорблять его, православного царя, главу всего православного мира. И это, продолжал историк, «было для Ивана IV глубочайшим унижением, забыть и простить которое он никак не мог»