Центр тяжести - [50]

– Я девочка!

– Отно тругому не мешает.

Он вообще странный был. Например, перед сном вместо сказок рассказывал мне разные истории о происхождении вещей. Возьмет, скажем, скрепку со стола и давай распинаться:

– Что это? Думаешь, просто скрепка? А вот и нет. У нее богатая история. Ты знала, например, что во время Второй мировой в Норвегии скрепка стала символом сопротивления оккупантам?

В дверях появилась мама.

– Ты совсем дурак? Ей четыре, зачем ты про нацистов ей рассказываешь?

– Но это очень интересная история!

– Не сомневаюсь. Нацизм – это очень интересно, часами могу слушать истории об истреблении целых народов. Но ей же четыре, господи боже! Расскажи ей сказку.

– Но я не знаю никаких сказок.

– Для таких, как ты, давно придумали одно хитрое приспособление, называется «книга». Такая прямоугольная, может, видел когда-нибудь. Там еще буквы внутри. А если эти буквы вместе сложить – получится сказка.

* * *

У меня два сильных воспоминания из детства – сказки твоей матери и баскетбольный мяч. Первые мне перед сном читал отец; второй я увидела однажды во время прогулки с мамой. Мама рассказывала, как мы шли однажды мимо баскетбольной площадки, и я застыла там, на кромке, и наблюдала за игрой, открыв рот.

На самом деле мне просто нравился этот звук – мяч ударяется о деревянный пол в спортзале, и еще, знаешь, шорох сетки, когда мяч попадает в кольцо, и все эти аплодисменты, раскаты рукоплесканий. Возможно, это звучит странно, но главная причина, почему я в детстве выбрала именно баскетбол, – звуки. Во всем этом грохоте, свисте кроссовок по паркету было что-то такое, что сразу вводило меня в транс, в состояние, близкое к эйфории.

Проблемой был мой рост, сто шестьдесят один сантиметр, который не очень-то позволял надеяться на место в школьной команде. Когда я пришла поучаствовать в отборе, остальные девочки – высокие, длиннорукие, длинноногие, как, прости-господи, аисты, – смотрели на меня так, знаешь, типа, чо ты здесь забыла, малая, фонд помощи карликам дальше по коридору. Я бы хотела рассказать, как с самого начала поразила всех своей техникой, реакцией и точностью, но нет. В команду меня взяли только с третьего раза. К тому моменту я так насобачилась забрасывать штрафные, что тренер даже похвалил меня однажды, когда во время тренировки я выбила десять из десяти. Потом мне стукнуло четырнадцать, и, ну, началась гормональная буря. За лето я стала выше на шесть сантиметров, «отрастила» небольшую грудь, пережила первые месячные и первое сексуальное влечение – влекло меня не только к мальчишкам, но и к девчонкам. Я как-то случайно проболталась об этом маме, она была человеком старой закалки, мыслила по ГОСТу, решила, что я больна, закатила истерику и за шкирку потащила меня к психологу. Психолог маму успокоил: переходный возраст, фантазии такого рода – норма.

В команде после летних каникул оценили мой новый рост, но тренер не спешил выпускать меня на площадку. «Ты отлично бросаешь, – говорил он, – проблема в том, что попадаешь ты только из статичного положения. Ты как артиллерист. Когда тебя блокируют, ты теряешься, мажешь. Научись двигаться, и твой рост может стать твоим преимуществом – твой центр тяжести находится низко, ниже, чем у высоких игроков, а это значит, что ты можешь быть очень маневренной. Работай над скоростью и дриблингом».

Так я и делала: выставляла конусы и вела мяч по зигзагообразной траектории, стараясь попасть в кольцо прямо с ходу. Получалось не очень. Тренер был прав – моя результативность в отборе менее пяти процентов.

– Я почти бесполезна. Скорее балласт, чем игрок, – ворчала я, когда папс за ужином спрашивал, почему я такая угрюмая.

Ты будешь смеяться, но он понятия не имел, что такое баскетбол и как в него играют, пока я ему не объяснила.

– То есть за бросок из штрафной зоны ты получаешь тва очка, а за бросок из-за ее претелов – три? – спросил он. Я кивнула. – Тогта зачем вообще бросать из штрафной зоны? Нет, правда, сама потумай. – Он снова включил математика: достал блокнот, ручку и начал черкать формулы на листочке в клеточку. – Смотри: бросок из-за штрафной на тритцать три процента эффективнее, плюс за претелами штрафной зоны, если я правильно понял, никто особо не атакует. Главная борьба за мяч всегда пот сеткой или на потхоте к ней, так?

– Вроде того.

– Ну и смотри. Я посчитал сретнее количество бросков за отну игру и вычислил вот что: если процент попатаний из-за штрафной зоны бутет хотя бы в районе пятидесяти процентов, то вероятность побеты…

– Па-а-а-а-па-а-а! Это игра! Игра, понимаешь? Тут формулы не работают.

– Я просто пытаюсь сказать, что тритцатипроцентная разница в назначении очков за броски – это серьезный люфт в балансе игры. Странно, что никто его не использует.

– Хорошо, пап, спасибо, я подумаю об этом.

Однажды вечером, в конце октября, я отрабатывала броски. Тренер уже ушел, и я одна в течение часа бросала мяч в кольцо (или скорее бросалась мячом – сил уже почти не было, и каждый промах все сильнее выводил меня из себя).

– Знаешь, в чем твоя проблема?

Голос – мужской, точнее, юношеский – прозвучал в зале так неожиданно, что я вскрикнула от испуга и выронила мяч. Потом обернулась – в дверях стоял Рома Кокорин – одиннадцатиклассник, капитан школьной сборной. Белая майка «Поло», бежевая ветровка поверх нее, серые брюки, кеды «Лакост». На плече – спортивная сумка «Найки». Волосы мокрые, зачесаны набок – он выглядел так, словно готовился к фотосессии для спортивного, прости-господи, бренда.