Центр тяжести - [26]

Внутри у меня все похолодело, уши заложило, словно при резком наборе высоты. Он знает, он знает. Он знает! Он знает, что мы влезли к нему в дом, мы оставили следы, это точно. Торт! Господи, неужели я где-то там забыл этот дурацкий вафельный торт?

Я зашел в детскую, на полу сидел Егор и собирал свой китайский конструктор «Лигао» (я называл его «недолего»). Детали валялись повсюду, как осколки битого стекла, я вечно наступал на них, и это было очень больно. Сейчас же я прошел по ним, как йог – по раскаленным углям. Мне было так страшно, что я не чувствовал боли. Я метнулся к рюкзаку и стал рыться в нем – торта не было! Я забыл его где-то там! Или он выпал, когда я убегал по полю?

Я подошел окну и осторожно выглянул. На улице никого, пустая детская площадка. Ветер едва двигает качели.

Надо бежать к Греку, предупредить его.

«Никто не выпустит тебя из дома, уже поздно».

Тогда я кинулся к телефону, чтобы позвонить ему, но тут же в ярости шарахнул трубкой о рычаг – у Грека нет телефона. Он есть у соседки, тети Тани, но мама ни за что не позволит мне позвонить ей. «Это невежливо, – скажет она, – звонить после девяти вечера и тем более звонить соседке друга и доставлять ей неудобства».

В отчаянии я лег на кровать, закрыл лицо ладонями. Думай, думай, думай. Что делать?

Я хотел бежать – накинуть куртку и рвануть куда глаза глядят, сквозь пшеничные поля, сквозь лесополосы и бежать, бежать на запад, не оборачиваясь, бежать, пока не добегу до Португалии, до побережья Атлантики, и там прыгнуть в океан и плыть-плыть-плыть-плыть-плыть-плыть, пока не доплыву до Аргентины, и уже там, в Аргентине, я бы купил поддельные документы на черном рынке (на имя «Элиот Боливар», например) и залег бы на дно где-нибудь в самом глухом районе Буэнос-Айреса, в фавелах. Я бы устроился подмастерьем к портному и научился бы шить настоящие пончо, подружился бы с индейцами-гаучо, и стал бы антропологом, и изучал бы племена Южной Америки, вот была бы жизнь…

Сколько у меня денег в копилке? Рублей двести? Этого хватит на билет до Аргентины?

Хотя кого я обманываю? Если Косарь так быстро нашел меня здесь, то уж и в Буэнос-Айресе он точно меня обнаружит. Нет, он шпион, точно шпион. Грек был прав, все эти недомолвки, странные чужие голоса из радиоприемника, ежедневные письма на немецком языке. Мы зря разворошили этот улей с шершнями прошлого.

И вдруг в коридоре задребезжал телефон. Я вскочил с кровати так, словно мною выстрелили из пушки, и тут же наступил на рассыпанные по полу детальки Егорова конструктора.

– Эй! – возмутился он.

Но я уже был в коридоре. Я знал, что это Грек. Я бежал так быстро, что, кажется, преодолел звуковой барьер, но – мама все равно как-то умудрилась меня опередить. Он взяла трубку и сказала «да» (она никогда не говорила «алло», только «да»), минуту слушала похожее на шорох бормотание в трубке, потом обернулась, хотела позвать меня, но вдруг подпрыгнула от испуга и удивленно вскинула брови, увидев, что я уже стою прямо перед ней с протянутой рукой.

– Секундочку! – сказала она, прикрыла трубку ладонью и прошептала: – Будь добр, сообщи ему, что это невежливо звонить после девяти вечера.

– Хорошо-хорошо. – Я вырвал у нее трубку, схватил телефон и потащил его в туалет.

– Эй, осторожней! Провод не порви.

К сожалению, провод был недостаточно длинный, и я не смог нормально закрыть дверь в туалет. Телефон остался по одну сторону двери, а трубка на пружинистом проводе – по другую. Я опустил стульчак и сел на унитаз.

– Алло, – прошептал я.

– Почему ты шепчешь? – спросил Грек.

– Я не знаю, – снова прошептал я.

– А если ты не знаешь, тогда зачем ты продолжаешь шептать? Это ведь глупо-нет?

– Да, наверно.

– Я по делу звоню: я так понимаю, к тебе он тоже приходил?

– Да! – выдохнул я, чувствуя облегчение. «Ну вот, – думал я, – сейчас Грек придумает, как нам выпутаться. Не удивлюсь, если он уже звонит мне из Аргентины». – Что будем делать?

– Пойдем к нему, что же еще.

– Ты спятил?! Этот человек похитил целое озеро! Заставил его исчезнуть! Что помешает ему «исчезнуть» нас с тобой? Может, он нас в этом исчезнувшем озере и утопит, блин.

– Так, перестань истерить. На самом деле это не так уж плохо…

– «Не так уж плохо»? Он знает! Он знает, что мы были в его доме! Мы наверняка наследили там, у меня была грязная обувь! И еще я потерял торт.

– Это возможно, да. Но я все продумал. У нас будет план для отступления. Он не сможет нас «исчезнуть».

Я молчал.

– Аня, – сказал Грек.

– Аня?

– Да, Аня.

– И что с ней?

– Мы ей все расскажем.

– Ты с ума сошел? Ты расскажешь ей, как залез в чужой дом?

– Нет, мы скажем ей не всю правду. Но скажем. Она будет нашим козырем. Она всегда меня выручает.

Я глубоко вздохнул.

– Ну ладно. Это может сработать.

– А, и еще, – сказал Грек, – я узнал у брата имя того японца. Дзиро Оно.

– Какого японца?

– Ну того, который делал суши. Его имя Дзиро Оно. Скажи своему отцу.

* * *

И хотя разговор с Греком меня успокоил, я все равно всю ночь не мог сомкнуть глаз. Каждые пять минут смотрел на часы и несколько раз ходил на кухню попить воды. Во время одного из таких походов я и столкнулся с мамой. Она сидела за обеденным столом и что-то писала в тетрадке. Мы с папой знали, что она пишет роман, но старались не трогать ее. На вопросы мама реагировала странно: сначала отшучивалась, говорила: «Да так, ерунда всякая, девичий дневник», потом же, когда вопрос ей надоел, она выбрала новую тактику: когда ее литературные будни снова становились частью дискуссии за обеденным столом, она просто опускала очки на переносицу и грозно смотрела на нас своим «фирменным» взглядом («хочешь скандала? Могу устроить», – говорил этот взгляд). Однажды папа попытался пошутить на эту тему: