Центр тяжести - [22]

– И все же я…

– Тихо. Пригнись. Он идет.

– Зачем мне пригибаться? Я и так лежу на животе во ржи.

– Это пшеница. Тихо.

Темнело, воздух наполнился гулким стрекотом сверчков, мы смотрели вслед уходящему Косарю.

– Идем.

Грек достал свой карманный фонарик. Мы вернулись к дому и стали обходить его по часовой стрелке.

– Вот.

Пятно света остановилось на небольшом окошке, на высоте где-то два с половиной метра.

Он взял фонарь в зубы, как кубинскую сигару, и повернулся ко мне:

– Подшади мея.

Я сложил руки в замок, и Грек, опершись мне на плечи, потянулся вверх. Он зацепился пальцами за край окошка и поднялся как-то очень ловко, влез туда, буквально втянулся, как змея – в нору.

– Я внутри, все отлично. Если что – свисти!

– Но я не умею свистеть, – отозвался я.

– Что?! – Голова Грека появилась в окошке. – В смысле, не умеешь?

– Ну, вот так.

– Как можно не уметь свистеть? Все детективы должны уметь свистеть, это часть профессии!

– Иди в жопу. Не умею – и все.

– Ладно, не важно, нам в любом случае нужен какой-то позывной. Сигнал об опасности. Обычно используют свист, но ты же не можешь просто закричать.

Я лихорадочно соображал, и тут меня осенило:

– Ой, слушай, я ведь умею изображать пьяного селезня.

Грек удивленно смотрел на меня сверху вниз. Только голова в небольшом прямоугольнике окна – как диктор в телевизоре. Он поднял руку и посветил фонариком мне в лицо.

– Повтори-ка.

– Ну, я умею изображать пьяного селезня. Мой дедушка однажды напоил уток пивом, и они очень смешно крякали, и я так хорошо научился им подражать, что они даже приняли меня за своего.

Он выдержал паузу, покачал головой.

– Я хочу официально зафиксировать этот момент, потому что это самое странное признание из всех, что я когда-либо слышал.

– Мы теряем время, – сказал я. – Уже девятнадцать пятьдесят пять.

– А, ну да. Хорошо, просто давай договоримся уже насчет сигнала тревоги. Издай какой-нибудь звук.

Я набрал воздуху в легкие и издал несколько крякающих звуков.

Кряки мои звучали так странно, что Грек сорвался, и голова его пропала из окна. Раздался грохот.

– Я в порядке! – тут же крикнул он. – Я в порядке! – И его хохочущая голова снова возникла в прямоугольнике окошка. – Я хочу сделать официальное заявление: это был самый странный позывной в истории. Мне очень понравилось. Сделай так еще раз!

Я снова крякнул.

Смех у него был очень заразительный, я тоже захихикал. Но тут же вспомнил про время, посмотрел на часы.

– Эй, уже восемь.

– Блин! Щас вернусь! Будь на стреме!

Ночь не была темной, небо как свежий лед на озере, а звезды в нем – как пузырьки воздуха в толще льда, а луна – как мутная вода в проруби. Я запрокинул голову и подумал: как жаль, что я ничего не понимаю в звездах. Надо бы выучить хотя бы парочку созвездий, чтобы смотреть в ночное небо и не чувствовать себя тупицей.

А потом я взглянул на пшеничное поле и вспомнил про эту книжку, где там пропасть на ржаном поле. Надо бы ее почитать, хоть пойму, в чем же там соль и зачем кому-то понадобилось сеять рожь прямо над пропастью. Какой в этом смысл? Ведь если засеять поле на краю пропасти, то люди не смогут увидеть края и упадут. Или, скажем, комбайн будет собирать эту рожь, и комбайнер не заметит края и свалится туда. Интересно, в книжке есть ответы на эти вопросы? А если, например, на дне этой пропасти есть деревня или город, и жители живут себе и в ус не дуют, а потом – бац! – и им на головы упадет комбайн, а? Прямо вот на крышу дома. Сидишь ты такой, завтракаешь, яичница, кофе с молоком, все дела, и – фигак! – твои кишки намотаны на лопасти комбайна! Что-то такое было в той крутейшей книжке братьев Стругацких, которую мне читал отец! Хоть убей, не помню, как она называется: там что-то про осадки. Надо будет спросить у отца.

Потом я посмотрел на огромную клетку для пса. Фарадей – ужасное чудовище, единственный пес на свете, который не умеет лаять. Какой смысл его держать? Ведь такой пес не сможет ни отпугнуть незнакомца, ни предупредить хозяина о том, что кто-то приближается. Хотя, тут же подумал я, с другой стороны, молчаливый взгляд этого пса порой гораздо страшнее любого лая. Да и вообще все зависит от хозяина. Может быть, Косарю и не нужны предупреждения. Ему нужен тихий пес, который сможет беззвучно подкрасться к незваному гостю и перегрызть ему глотку. Голосовых связок у Фарадея, может, и нет, а вот зубы еще как есть. Надо только выпустить пса из клетки…

И только тут я заметил, что клетка открыта.

Металлическая дверь нараспашку.

Меня бросило в пот. Я хотел издать тревожный сигнал, уже даже приложил ладони ко рту, но передумал. Нельзя привлекать внимание. Пес ведь может услышать меня. Где он вообще? Я бросил взгляд на пшеничное поле, залитое лунным светом. Дул ветер и гнал волны по полю, колосья раскачивались. Или это пес бежит? Боже мой, это он!

Я рванул вокруг дома, к двери и стал бить в нее кулаками.

– Саша! Саша! Открой! Открой, слышишь?! Быстрее!

Я долбил по двери так сильно, что у меня тут же заболели кости, заломило запястья и костяшки пальцев. Когда дверь распахнулась, я оттолкнул Грека, ворвался в дом, щелкнул замком и тут же сполз по двери на пол. Меня трясло так, что я с трудом дышал.