Ценный подарок - [2]

— Другие ходят, а ты — нет.

— Другие — это другие. Мы не пойдем к Устюжанинову.

Милое, приветливое лицо Наденьки стало обиженно-сердитым.

— Ты просто не хочешь со мной никуда ходить. Мы сидим дома, как пенсики. Ты стыдишься меня! — выкрикнула она и убежала на кухню. Весь вечер Наденька не разговаривала с мужем, а Вадим, после бесплодных попыток объяснить правоту своих принципов, снова уселся писать статью о слиянии этики и эстетики. Ужинали молча. Наденьке казалось, что жизнь ее загублена, три года она живет с чужим человеком. Вадим думал, что не такой должна быть жена творческого работника. Ночью они помирились.

На другой день они обошли десятки магазинов, выбирая подарок Устюжанинову. В комиссионном Вадиму понравился серебряный кубок с червленым изображением Александровской колонны. Для приобретения его не хватило бы и трехмесячного гонорара Бескозырного. В другом магазине супруги долго перебирали галстуки, пока Вадим не вспомнил, что Афанасий Ильич носит только свитера и косоворотки. Наденьке приглянулись хлопчатобумажные носки, но Вадим сказал, что это неприлично: можно дарить чулки только той женщине, с которой состоишь в близких отношениях. Наденька, подумав, что Вадим никогда не дарил ей чулок, едва не обиделась, но обижаться было не на что: все предметы одежды для Вадима и для себя покупала она сама.

В лавке уцененных товаров попался им на глаза совсем новенький спиннинг, но в стихотворениях Устюжанинова не упоминались ни лещ, ни судак, ни окунь, ни какая-нибудь другая рыба. Эта идея отпала. В канцелярском Наденьке понравилась пишущая ручка с золотым пером.

Вадим поморщился:

— Банально! Всем бухгалтерам дарят.

— Вадик, — усталым голосом сказала Наденька, — зайдем в книжный, может быть там…

— Маловероятно, но, если ты хочешь…

После примирения он ни в чем не мог отказать жене.

В книжном магазине на полках стояло много таких книг, которые, казалось, издавали только для того, чтобы никто их не покупал.

Лицо у Наденьки стало печальным.

— Заглянем в букинистический отдел, — предложил Вадим, — может быть, клюнет.

Едва они приблизились к витрине, за стеклом которой лежали старые книги, Вадим, побледнев, почему-то шепотом сказал:

— Смотри! Видишь, там в углу маленькая книжка?

— Вижу, такая старенькая, еле дышит.

— Еле дышит? Да ты прочти, что написано на обложке.

— Ничего особенного: А. Устюжанинов «Круги по воде». Ну и что?

— Ну и что? Знаешь ли ты, когда Афанасий Ильич подписывался одной буквой «А»? Нас с тобой еще на свете не было.

— Раритет, — сказал продавец с бородкой клинышком, каких теперь не носят даже молодые люди.

— Разрешите посмотреть, — попросил Бескозырный.

— Будьте добры, молодой человек, — приподнял стекло витрины продавец и, передавая книжку Бескозырному, сказал:

— Только вы, пожалуйста, не раскрывайте здесь, лучше дома в спокойной обстановке, не то еще рассыплется на листочки.

Бескозырный так трепетно держал старую книгу, как три года назад — руку Наденьки, согласившейся стать его женой.

— «Круги по воде», «Круги по воде», — повторял он, — может быть, у Афанасия Ильича самого нет этой книги, представляешь, как обрадуется старик?

Дома Вадим несколько раз порывался снять с книги магазинную обертку, но боязнь, что книга рассыплется на листочки, останавливала его.

В день рождения Афанасия Ильича Наденька пораньше отпросилась с работы, просидела в парикмахерской два часа, а придя домой, ужаснулась, вымыла волосы, высушила их и сделала сама простую, легкую прическу, которая так шла к ее милому лицу.

Когда с этим было покончено, Наденька, перемерив несколько платьев, остановилась на «шахматке».

— Тебе нравится? — спросила она, пройдя мимо Вадима походкой, какой ходят у них в Институте мод манекенщицы.

— Очень! — влюбленно посмотрел на нее Бескозырный. — Но, мне кажется, многовато спины.

— И совсем немного. Разве ты не видел, как теперь женщины открывают спину?

— Нет, знаешь, как-то не приходилось.

— Умница, — поцеловала мужа Надя.

Сборы были закончены. Уходя, Вадим положил книжку «Круги по воде» в правый карман пиджака.

Только в половине восьмого они добрались к Устюжанинову. Их встретила Дина. На ней было такое платье, что рядом с ним «шахматка»

Наденьки казалась наглухо застегнутым мундиром.

— Где вы болтались, зверики? — поцеловала она Наденьку и совсем не по-товарищески Вадима. Это не понравилось Наденьке, но она не подала виду: смешно и глупо ревновать к подруге.

— Скоренько раздевайтесь, — командовала Дина, — папуля уже губы дует.

Вадим помог раздеться Наденьке, а пока он раздевался сам и Наденька сменила сапоги на туфли, Дина секретным шепотом сообщила подруге:

— Сейчас ты увидишь моего нового.

— Дина, опять! Так же нельзя!

— Можно, я еще, слава богу, не замужем. Классный экземпляр — боксер. Рост сто восемьдесят девять. Ну, шагом марш!

В столовой было шумно и людно. Некоторых из гостей Бескозырный знал: Кеша Пасынков, заросший пегой бородой по глаза, прозаик, писавший о колхозах и за это прозванный «деревенщиком»; узколицый, с мерцающими глазами, язвительный критик Арнольд Термос; сверстник Устюжанинова Иван Иванович Лопоногов, лет десять тому назад известный драматург, а теперь пишущий мемуары о своем значении в истории драматической сцены; главный режиссер местного театра Сергей Сергеевич Сергун. Рядом с каждым из них сидели жены, державшиеся прямо и строго, как часовые у денежного ящика. Были еще начинающие поэты разного возраста от двадцати до пятидесяти. Бескозырный не раз видел их на совещаниях, но фамилий не запомнил. Афанасий Ильич сидел на одном торце стола, на другом — пожилая красивая дама, как догадался Бескозырный, жена Устюжанинова.