Цена жизни - смерть - [9]

— Подержите их до утра в отделении, пусть проспятся, мне нужно их допросить, — попросил Турецкий капитана, — а квартиру я опечатаю.

Омоновцы забрали также инструменты и пакет с травой.

— До утра подержим, но дольше не обещаю — арестовывать их не за что, на учете они и так состоят и у большинства богатые родители, любой штраф заплатят.

— Как это — не за что? — удивился Турецкий. — А хранение наркотиков? Проникновение в чужую квартиру, хулиганство? Или эти статьи уже отменили?!

— Может, мне им еще по паре пакетиков героина по карманам рассовать, чтобы пошли за распространение?! — усмехнулся капитан.

— Не понял?

— А чего тут понимать. До утра посидят, а там хотите — себе забирайте.

К Турецкому, опечатывавшему дверь, быстрыми мелкими шагами приблизилась Анна Львовна и взялась энергично трясти ему руку.

— Я потрясена! Вы единственный честный человек среди всего продажного милицейского сброда. Я лично буду наблюдать за квартирой, и если эта шпана снова появится, буду звонить прямо вам.

— Анна Львовна, а насчет «скорой», — Турецкий с трудом освободил ладонь из цепкой хватки впечатлительной дамы, — вы ничего больше не припомните? Возможно, еще кто-то из соседей видел, как увозили Промыслова?

Она энергично затрясла головой:

— Не знаю. С соседями я об этом не говорила, но после ухода Евгения в квартире оставался его дружок, он так отвратительно свистел на своей дудке, что я просто не могла этого не услышать. Так вот, этот тип регулярно побирается в подземном переходе у цирка. Так свистит, мерзавец, что люди согласны отдать последние деньги, только бы замолчал.

— Как он выглядит?

— Бородатый, с лысиной на макушке и засаленным хвостом, ему, наверное, около сорока. Совершенно аморальный тип…

— Спасибо, Анна Львовна, вы нам очень помогли. — Турецкий поспешил ретироваться, увлекая за собой Дениса…

— Слушай, а что они из сгущенки варят? — спросил он, когда они наконец выбрались на улицу. После зловонной атмосферы Жекиной квартиры и подъезда на улице был просто рай.

— Молоко варят, — ответил Денис.

— Шутишь?

— Нет, замечательное средство. На банку сгущенки стакан воды и пару килограммов свежей конопли, варить около часа, подбрасывая траву по мере уваривания, а потом отжать получившуюся кашу через плотную хэбэшку. От пары глотков эффект почище, чем от хорошего заборного косяка. Ровно через сорок пять минут улетаешь часа на два-три, и главное — никакого запаха, кроме того, конечно, который в квартире.

— Ты сам-то пробовал когда-нибудь?

— По молодости, — смутился Денис. — Траву пару раз курил.

— По молодости, — скривился Турецкий. — Тоже мне, старый хрыч выискался. Ну и как, понравилось?

— Нет, ощущения жуткие. Народ говорит, музыка оживает, бродишь среди звуков, а они как цветные макароны вокруг тебя переплетаются или летаешь как бы среди ангелов. Но это у позитивных травников, раскрывшихся. Меня же «демоны» все время мучили, идешь и всего боишься, дорогу перейти — страшно, машина там в километре фарами мигает, а страшно, отбегаешь под дом, ждешь, пока просвистит мимо, а вокруг тени какие-то, того и гляди, растащат на кусочки, сердце колотится, по ступенькам поднимаешься часами. Короче, мерзость сплошная…

В подземном переходе было прохладно, и был жуткий сквозняк, а парня с бородой, хвостом, лысиной и дудочкой не было. Но здешние завсегдатаи, продавцы книг и плакатов, объяснили, что Нинзя — так, оказывается, звали искомого субъекта — приходит попозже и имеет смысл подождать.

Решили, что ждать лучше в кафе с пивом, а когда вернулись через полчаса, Нинзя уже был на месте и, разложив на земле старый рюкзак, в который, очевидно, полагалось бросать деньги, довольно прилично выводил на деревянной флейте «Елоу субмарин».

— Знаешь его? — спросил Денис, дождавшись конца мелодии и протягивая Нинзе фотографию Промыслова-младшего.

— Монетку брось, — предложил тот.

Денис уронил на рюкзак десюлик.

— А теперь знаешь?

— Это Менделеев. Погремуха такая, флэт у него тут.

— А сейчас он где?

— У Вовика, наверно. Давно его не видел.

— А мужика, с которым он двадцатого числа прошлого месяца уходил из своей квартиры, помнишь? — спросил Турецкий. — Ты там оставался.

Нинзя наморщил лоб и зашевелил губами, изображая бурную работу мысли, и, чтобы ее ускорить, Денис бросил на рюкзак еще две двухрублевые монеты.

— Не, брат, не помню, — виновато пожал плечами Нинзя, — под кайфом был. Я это часто, под кайфом.

Выяснив адрес Вовика, сыщики снова выбрались в жару.

— Не там ищем, Денис, — констатировал Турецкий, — это не те люди. Промыслов сидел на тяжелых наркотиках, кололся. А эти просто панки, шпана — принципиально иной круг. Ты обратил внимание — вены у всех чистые: и у тех, в квартире, и у этого Нинзи. Они нас будут футболить от одной тусовки к другой, а толку — ноль.

— Вижу, — согласился Денис, — на серьезные притоны они нас не выведут.

— Значит, так, ты давай проверь лечебницы, диспансеры, места, в которых лечился или мог лечиться Промыслов, а я займусь этой «скорой помощью». Вечером мы с твоим дядюшкой запланировали у меня дома тихий мальчишник, так что заходи с отчетом.

6

Турецкий просидел у себя в кабинете почти до девяти вечера, удерживали его на работе по преимуществу не дела, а наличие кондиционера. И слоняться по собственной пустой квартире — пренеприятнейшее занятие. Дома тихо и жутко, как в мертвом городе. В результате, когда он добрался до своего жилища, под дверью уже торчал Грязнов и терзал звонок.