Цена одиночества - [34]

Дверь скрипнула, вошёл Михеич. Смущённо почесал реденькую бородку, протянул миску.

— Вот, Фотиния вам огурцов передала. Новый уполномоченный из губернии приехали, приказали вас кормить.

— Вот, Соня, и радость, огурцы у Фотинии сладкие, жуй.

— И вы, дедушка, давайте.

— Ешь, ешь, детка, и мне хватит.

Соня взяла огурчик — зелёный, в пупырышках, потерла его в руках, обмакнула в соль и сочно захрустела.

— Ух ты, вкуснотища. Сейчас бы горбушечку бородинского.

Второй протянула дедушке. Прожевав, спросила снова:

— Знаешь, дедушка, многие думают, будут верить, молиться — и все беды уйдут. И проблем никаких.

— Знаю, детка. Это язычество. Вера на самом деле порождает очень много проблем. Ведь человек, познавший Бога, начинает плыть против течения. Поступить корыстно, когда вокруг все так поступают? — Нет, не могу. Обмануть? Украсть? Невозможно. То, что вчера было нормой и приносило удовольствие — сегодня омерзительно.

— Начинается борьба?

— С самим собой. Добро и зло явственно расходятся по своим полюсам, и человек лишается возможности компромисса. Сказать, что с верой жить проще, чем без веры, может только человек, не имеющий о вере никакого понятия.

— Ты знаешь, дедушка, — Лера встала у стены — есть ведь много людей, неверующих. Но живут они по совести. Не делают зла. Не воруют, не убивают. И в Боге не нуждаются. Считают всё это просто сказкой.

— Господь в Священном Писании говорит: Не имать Дух Мой пребывати в человецех сих во век зане суть плоть.

— Ой, совсем не понятно.

— Человек может стать настолько земным, что его душа угасает, и он даже не ощущает потребности в том, для чего он создан.

— Да ладно. Есть слово совесть. Она и регулирует. У атеистов ведь тоже есть совесть.

— Со-Весть. Со-причастность с Вестью о Христе. Не может совесть быть отдельно от веры, от Бога. Это самообман. Каждый может ее вектор направить в любую сторону, как удобно.

— Я думала об этом. Многие живут под девизом: хорошо то, что полезно лично для меня, здесь и сейчас.

— Ты видишь, что вокруг творится? Брат на брата! Сын на отца. Льётся кровь. Разорение и разруха во имя великой цели! Невозможно убивать во имя свободы и справедливости. Это никакая не свобода. Майдан[52], торговище.

Лера задумчиво посмотрела в окно. Немытые пыльные стекла приглушали и без того потемневшую картинку сада. Ветки яблонь слегка покачивались, наверное, на улице ветер. Очень хотелось выйти из этой крошечной комнатёнки, пойди с дедушкой по деревне к дому, увидеть его комнату, его книги, почувствовать, чем и как он живёт, её дедушка, её предок, её часть, отдалённая во времени.

— Дедушка, нас выпустят?

— Не знаю.

— А почему они не верят?

— Люди нечестные и непорядочные бывают, как правило, недоверчивы и подозрительны. Они никому не доверяют, потому что знают, что им самим доверять нельзя. Так и здесь. Человек верный и преданный Богу не усомнится в Нём: если уж на меня, грешного, можно положиться, то тем паче на Господа.

У стекла промелькнула тень, а потом они увидели нос, пятачком расплющенный на стекле, серые глаза, мальчишеские вихры.

— Андрейка! — отец Александр улыбнулся, добрые морщинки разбежались вокруг глаз. — Ты что прибежал?

Андрейка что-то пытался сказать, отчаянно жестикулируя.

Лера повторила попытку с крючком, и, он, наконец, сдался — створки окна распахнулись. Мальчик от неожиданности отпрянул резко, потерял равновесие и скрылся на несколько секунд из вида. Затем, потирая ушибленный локоть, появился вновь.

— Отец Александр, благословите!

— Бог благословит!

— Батюшка, там, рядом с храмом уполномоченный ходит, все выспрашивает, вынюхивает про крест. Сказал, если не отдадим, то вас на Соловки! — Глаза мальчика наполнились слезами, и он, не в силах сдерживаться, заплакал, закрывая лицо руками. — Что делать, батюшка! Нельзя вам туда, там заморят вас, убьют. — Плечи его сотрясались от рыданий.

— Ну что ты, что ты, Андрей, негоже тебе впадать в уныние. Христиане всегда гонимы были, так и должно быть. А за веру пострадать — высшая награда от Господа.

— Что вы говорите такое! Как же без вас? С кем останемся?

— С Богом. Он нас не оставляет. Время такое наступило. Терпеть и не оставлять молитвы.

Андрейка приблизился к батюшке почти вплотную и прошептал:

— А если отдать им крест? Они выпустят, уполномоченный говорил, а мы вас спрячем, за Касплей у деда домишко был, в лесу, никто туда не сунется. Не найдут. И Соню туда с вами.

— Нет. Нельзя крест отдавать. Это реликвия. Это мощевик.[53] Там частица древа Креста Господня, там мощи угодников Божиих: Сергия Радонежского, Александра Невского, Митрофана Воронежского. Золото и камни — это всё пустяки. А его в лучшем случае переплавят. Или продадут за границу. Уйдет святыня. Ты скажи Фотинье, пусть оклад серебряный, потир золотой отдадут, лжицу. В фонд голодающих. Это у прихожан находится. Она знает. Скажешь, батюшка благословил. А про крест — молчи. Куда делся — неведомо.

— Понял, батюшка. Всё понял. — Андрейка вытер глаза. Лицо его стало очень взрослым.

— И еще, запомни, Андрейка, придёт время — и службы в храме нашем возобновятся, Литургию будем служить с этим крестом и Евангелием. Запомни мои слова.