Цемент - [39]

— Ты говоришь смело, стриженая. И держишь себя достаточно весело. Такой случай у меня — первый. Ваши, когда они мне попадаются в руки, извиваются, как глисты… Может быть, ты рассчитываешь, что я тебя отпущу — как женщину? И не думай: я сейчас тебя повешу.

— А мне все равно… Я на то и шла…

Скулы полковника набухали и вздрагивали, а маленькие глазки искрились от смеха.

— Я — ваш непримиримый враг и каждого коммуниста уничтожаю без всякой пощады. Но ты пока держишь себя неплохо. Любопытно, как ты пойдешь под петлю…

Не отрывая от нее глаз, он поднял к голове нагайку.

— Байстрюк!..

Из толпы вразвалку вышел бородатый казак в черной лохматой папахе. Весь он был покорный, немой и тяжелый.

Он взял Дашу под руку, и рука его тоже была тяжелая и рыхлая. И не рука ее вела, а она несла руку, и эта рука казалась ей чудовищной.

Никак не могла оторвать своих глаз Даша от сосенки, которая реяла в огневом воздухе  (ой, как высоко!). Так хорошо пьяно пахнет весной, и листочки распускаются на деревьях светлячками и пересыпаются радугой. И ручеек играет погремушкам в камнях. А тяжелая рука невыносимо тянет вниз. Голова такая свежая у Даши, и нет мыслей, а вместо мыслей — лиловые переливы воздуха. И оттого, что давила чужая рука, что-то хотела вспомнить Даша и никак не могла: что-то нужно вспомнить очень важное, неотложное, полное огромного смысла. Какой воздух хороший — весна! А сосенка вся в полете — нагнулась над пропастью и расправила крылья (ой, как высоко!..). Да, да… в этом было все… Товарищ   Бадьин — жив. А она, Даша, — былинка: была — и нет ее…

Рядом с нею сопел и сморкался лохматый казак, но она не видела его, а только — воздух и густые лиловые глубины.

Веревка шоркнула где-то далеко, за шеей, но она как будто не слышала и вовсе не заметила, как толкнул ее казак.

Да, да… Глеб… Ведь это было так давно!.. Милый, глупый Глеб!.. Такой он большой и родной, а такой глупый!.. Вот он промелькнул, и — не жалко. Ой, как далеко!.. Лиловые глубины, и сосенка, и — огненный дождь в весенних деревьях…

Опять где-то рядом шоркнула веревка, и опять — тяжелая рука навалилась на плечо.

Она шла обратно. Впереди нависал пластатый утес в капели, а за ним дымились заросли леса, а за лесом, в воздушной глубине, до самого неба взлетала зеленая гора.

Полковник смотрел навстречу Даше пристально, исподлобья и улыбался усами.

Кроме нее и этого человека на коне, никого не было.

— Молодец, стриженая!.. Этот номер у тебя вышел недурно. Особенно здорово, что ты женщина. Можешь идти… Тебя не тронет никакая собака.

Он с размаху ударил нагайкой коня. Екнула селезенка, и лошадь в два прыжка исчезла в кустах.

3. Цыпленок дутый

Даша не помнила, как вышла из ущелья. Только одно осталось в памяти, ярко и радостно: серенькие птички-хохлатки на дороге. Упорхнут вперед и — опять купаются в пыли. Поднимут у нее хохолки, пикнут и — упорхнут.

Но как только распахнулась перед ней предгорная ширь с пологими увалами и долинами,   ей стало страшно. Одинокая, беззащитная среди этой пустыни, она только сейчас почувствовала тот слепой ужас, когда теряешь рассудок, когда безумно хочется бежать с отчаянной надеждой спастись от гибели. Спрятаться бы где-нибудь под кустарником или провалиться в неожиданную яму заросшую бурьяном, чтобы дождаться мирных людей, которые пойдут или поедут по шляху… Но всюду было пусто и безжизненно. Ей казалось, что позади цокали копыта — множество копыт, — и она бежала изо всех сил, задыхаясь от страха. Она оглядывалась, но на дороге никого не было. И когда останавливалась, изнемогая от усталости, топот копыт обрывался и ее охватывала звенящая тишина.

Позади одна за другой громоздились горы, в обрывах, скалах и зеленых склонах; широкими провалами чернели ущелья, мохнатые от дремучих лесов.

Вдали, за волнами холмов, на высоком взгорье волновалась в мареве станица и белела столбом колокольня с одним черным глазом наверху. А за станицей, за взгорьем туманно зубрилась гряда горных хребтов.

Кое-как Даша поднялась на холм. Станица издали казалась безлюдной и угрюмой. Она была слепая, но видела степными глазами, как волчица. Это она, бородатая, папашная, наложила на нее страшную руку Байстрюка.

Даша споткнулась о камень и упала в дорожную пыль. Очнулась она от боли в коленке. Похрамывая, отошла в сторону и села на траву, около пашни.

Высоко над головою — синее небо и облака, а кругом — дымные холмы и тишина необъятных далей.

Вправо и влево зеленела молоденькая трава, прозрачная, с золотой пылью, и горели желтые цветочки одуванчика — маленькие, недавние, как цыплята. Они шевелились и смеялись, такие хорошенькие и родненькие…

И как только увидела Даша эти цветочки, она вскрикнула и захлебнулась слезами. Потом сразу же успокоилась, замолчала, но встать не могла: не было сил. Она отлежалась немножко, опять встала и пошла, прихрамывая, но не по дороге, а по траве.

И тут впервые услышала жаворонка. Она поглядела на прозрачные перышки облаков, вздохнула и улыбнулась.

Галопом вынырнули из-за холма и загрохотали копытами конные красноармейцы с винтовками за плечами. Впереди во весь опор мчался смуглый человек в черной коже.