Цемах Атлас (ешива). Том первый - [55]

Насколько у него не получается настоять на своем, реб Шлойме-Мота понял вечером дома. Веля желала знать, почему он не согласен порадовать ее сыном, изучающим Тору. Разве она мало надрывается на работе? Разве у нее мало горестей? А что получается от Хайкла дома? Он ходит с ней на рынок закупать товар? Он помогает ей зазывать клиентов в лавку? А главное — Веля не могла простить мужу того, что он крикнул Хайклу вслед в синагоге, что если тот поедет против отцовской воли, то пусть не читает после его смерти кадиш по нему.

— Еще неизвестно, чье время придет раньше, — торговка фруктами пугала мужа тем, что она может уйти первой. Реб Шлойме-Мота махнул рукой. Пусть она делает со своим сокровищем что хочет. Весь вечер все трое молчали, а Веля крутилась по дому ссутулившаяся, сразу же постаревшая. Только перед тем, как лечь спать, реб Шлойме-Мота ненадолго вышел во двор, а она, поправляя его постель, поспешно шепнула сыну:

— Дурачок, ты думаешь, отец не хочет, чтобы ты поехал учиться? Он любит тебя и не хочет оставаться один на старости лет.

И она быстро вытерла слезы, чтобы муж не заметил, что она плакала.

Глава 5

На Мясницкой улице в большом магазине фруктов Зельды-жестянщицы всегда было не протолкнуться от покупателей. Но когда какая-нибудь хозяйка хотела войти за покупками в другую лавку, дочери Зельды бросались на улицу, как голодные волчицы, и затаскивали эту хозяйку к себе. Веля, торговавшая фруктами напротив, боялась слово сказать, чтобы не попасть на острые языки этих санхеривов[100].

— Санхерив похвалялся тем, что его имя нельзя упоминать, не умывшись предварительно, а Зельда и ее дочери весь мир готовы спалить, — говорит Веля, хорошо разбирающаяся в Пятикнижии на идише.

Муж Зельды, Касриэлка-жестянщик, пьянствовал больше, чем работал, и шлялся где-то попусту, пока на него нападал голод. Тогда он приходил в лавку, где его жена торговала фруктами. Зельда и младшая дочь стояли за кошелками с фруктами, средняя дочь продавала всякую зелень, а старшая, прямо огонь, стояла над коробками с сушеной рыбой, бочонком с селедкой и банками с солеными огурцами. Магазин был битком набит покупателями, и жестянщик делал вид, что хочет помочь продавать товар.

— Тетенька, что вам надо, яблок? — и он насыпал в бумажный пакет антоновки.

— Дяденька, чего желаете, селедки? — и он выхватывал из бочонка самую большую селедку и завертывал ее в толстую бумагу. Дочери понимали, что на уме у отца, и гнали его из лавки.

— Посмотри-ка, везде суется. Иди, иди, без тебя разберемся!

Касриэлка выскакивал из лавки с пакетом яблок в одной руке и с селедкой — в другой, как кошка, стащившая кусок мяса и перепрыгнувшая через забор. Дочери кричали ему вслед: «Дармоед!», а жена желала ему, чтобы к ней пришли и сказали, что ее муж спьяну свалился с крыши.

Радостью семьи был Мейлахка, младший ребенок и единственный сын Зельды. Когда мама и сестры видели, что Мейлахка входит в лавку, они бросали всех покупателей, окружали его, целовали, разглядывали, поправляли на шейке шарф, чтобы он, не дай Бог, не простудился.

— Мейлахка, здоровья твоей головушке и всем твоим косточкам! Что ты сегодня учил в хедере? — восклицали мама и сестры. Табачник надел на Мейлахку арбоканфес, и, когда Зельда с дочерьми видели Вову Барбитолера проходящим мимо, их уста, никогда не скупившиеся на проклятия, источали молоко и мед.

— Доброго утра вам, ребе. Наш Мейлахка носит ваш арбоканфес, носит!

Муж Зельды, Касриэлка-жестянщик, смеялся над ними:

— Какой он вам ребе, этот Вова Барбитолер, если одна жена у него в Вильне, другая — в Аргентине, а водки он пьет больше, чем я.

Зельда отвечала мужу, чтобы он не дурил голову. То, что у реб Вовы две жены, это правда! Однако он еврей с бородой? На Мейлахку он арбоканфес надел? Значит, он ребе.

Мейлахка изучал уже вторую главу трактата «Бава мециа»[101], по вечерам он приходил в синагогу реб Шоелки повторить то, что учил в днем в хедере. Мейлахка был мягонький, как бархат, с розовым личиком и нежными щечками. Он любил, когда престарелые обыватели выслушивали его урок и хвалили его умную головку. Если ему говорили худое, его темно-синие глаза сразу же наполнялись слезами. Валкеникский глава ешивы присматривался к мальчику, раскачивавшемуся над стендером, на котором лежал большой том Талмуда, а потом спросил, сколько ему лет, где учится, кто его родители, есть ли у него еще братья, есть ли друзья. Мейлахка отвечал медленно и обстоятельно, что ему одиннадцать лет, а учится он в школе «Явне». Пальцем он показал через окно, где находится фруктовая лавка, которую держат его мать и сестры. После этого сказал, что братьев у него нет и друзей тоже. Мальчишки на улице буяны и дерутся.

— А что вы собираетесь делать, когда вырастете? — глава ешивы обращался к мальчику на «вы».

— Я буду раввином, гаоном и праведником, — ответил Мейлахка с горящим лицом и с победными огоньками в глазах, будто угадал, в каком из кулаков находится монета. Он ожидал, что за его умный и богобоязненный ответ этот высокий еврей ущипнет его за щеку, послушает, как он читает свою главу, и восхитится его познаниями, прижмет к себе, погладит по головке и скажет: «Ах, какой ты молодец!», однако высокий еврей просто буркнул, что если он останется в Вильне и будет шляться по Мясницкой улице, то вырастет гултаем