Цемах Атлас (ешива). Том первый - [31]

Слава поняла, что Френкель хочет возобновить тайные встречи с ней. Он уверен, что она не любит своего мужа. Она порвала письмо и пошла на кухню, чтобы бросить клочки бумаги в печь. Стася сидела на скамье, сложив свои большие руки на животе.

— А где Лола? Он ведь обещал, что женится на мне, — спросила она с окаменевшим лицом.

— А ты ему и поверила, этому дураку, этому пустому месту, лгуну, который тебя использовал? Он бы и дальше продолжал это делать, если бы у него получилось так, чтоб никто об этом не узнал, и это ничего бы ему не стоило, — обругала Слава племянника и сама не заметила, как в мыслях перешла на Бернарда Френкеля.

Она вернулась в спальню, крутилась там и думала о Цемахе. С тех пор как он поссорился с ее братьями и стал изучать Тору в синагоге и дома, он спокоен и деликатен. Когда она зовет его к столу есть, он идет; когда она заговаривает с ним, он отвечает считанными словами или просто кивает. Он уступает, чтобы она оставила его в покое. Временами на нее нападает такой дикий гнев, что даже перехватывает дыхание. И внезапно этот гнев уходит, как дурной сон, исчезающий именно в тот момент, когда он превращается в кошмар и начинает душить. Но ее братья ненавидят Цемаха на самом деле, они желают ему зла. Володя и Наум втягивают и ее в неприятности. Если в городе узнают, что натворил этот Лола и где находится Стася, то будут говорить, что этот набожный и ученый еврей Цемах Атлас не лучше своих шуринов, ведь он скрыл забеременевшую служанку. Скажут, что у его жены до свадьбы тоже был любовник. Слава все больше и больше сердилась на своих родных. При этом она знала, что именно насмешка Френкеля горит в ней, она заболела от его сарказма по поводу того, что ее муж принадлежит к числу фанатичных, бородатых и оборванных мусарников.

Ей пришло в голову выйти в город купить пару новых туфель. Она давно не покупала обуви и вообще никаких новых вещей, как будто она действительно какая-то замшелая раввинша. Еще она выберет себе шляпку и закажет у портнихи платье. Пошьет себе какой-нибудь жакетик и юбку. Слава вынула из битком набитого платяного шкафа светло-голубой костюм и начала проворно переодеваться. Она надела кружевную блузку с большим белым бантом и посмотрелась в зеркало. «Да мне совсем не нужны ни жакетик, ни новое платье», — пожала она плечами, взяла в руку большую блестящую черную сумочку и зашла к мужу. Цемах не заметил ее, и она осталась стоять у двери, глядя на него. Он неподвижно сидел над священной книгой, на его губах была печальная улыбка человека, погруженного в воспоминания. Он ощутил, что она находится в комнате, и медленно повернул к ней голову со взглядом, свидетельствующим: что бы она ни сказала, ему все равно. Слава сказала, что идет в город покупать одежду, и он равнодушно кивнул в знак согласия. Она вышла, подумав, что Френкель заметил бы большой белый бант, колыхающийся на воротничке ее жакета, как пена на темно-голубой воде.

— «Животы их заменяют им Бога, Тора для них — это одежды их, а мораль их — это насмешка над соседями их»[62], — пробормотал Цемах цитату из лежавшей перед ним на столе книги мусара и почувствовал, что от долгого неподвижного сидения спина у него затекла и просто отваливается. Его спина стала камнем, надгробным камнем. Тем не менее он не пошевелился и упрекнул сам себя: а разве он сам не сделал из живота бога? А разве он сам не променял Тору на красивые одеяния и богатое жилье? Он сделал это точно так же, как и другие люди этого мира, о которых говорит книга «Обязанности сердец»[63].

Была середина месяца элул. У Цемаха перед глазами стояла ешива в Нареве. Среди многочисленных съехавшихся на Грозные дни людей, в гуще молодежи и мальчишек, бегающих по синагоге во время уроков мусара, сидят его ученики, один возле другого. Он всегда их учил, что один ищущий — это головешка, а целое содружество ищущих — пылающая печь. Его мальчишки держатся вместе, сейчас еще больше, чем в прежние времена, потому что их наставник покинул их. И ему казалось, что так же, как он видит своих учеников, они видят его и поворачивают к нему головы. На их лицах лежит тяжелая грусть, и они шевелят губами, словно читают заклинания с целью очистить его от скверны. Они молятся за своего ребе, ставшего Элишей бен Авуйей, Ахером[64]. Скоро уже год, как он опозорил и надломил их. Тем не менее они не хулят его и не забывают, что он вывел их из России и спас для Торы. Ищущие его готовы простить ему нанесенную обиду, лишь бы он вернулся. «Вернитесь! Приближается Судный день. Вернитесь к тому, перед кем вы глубоко согрешили»[65].

«Вернитесь к Тому, перед Кем вы глубоко согрешили, сыны Израиля!» — Цемах раскачивался, из него вырывался горький напев мусарников, тащивший за собой в Ломжу весь наревский дом мусара, чтобы он мог ощутить вокруг себя и в себе самом жар близости к Творцу, царящий в ешиве в дни месяца элул. И наревский дом мусара слушался его, восторженно приближался к нему, словно наводнение из сотен задранных вверх голов и громких голосов. И из всего этого моря бушующих голосов, сливавшихся вместе, выделялся голос женщины где-то поблизости. Цемах навострил уши и услышал, что это плач, доносящийся с кухни. Он рванулся с места и через открытую дверь вошел внутрь. На скамье сидела служанка и рыдала.