Цемах Атлас (ешива). Том первый - [19]

В комнату вошла женщина без парика, даже без головного платка. На ней было короткое тесное платье, личико у нее было белое, носик — точеный, а подбородок длинный. На ее голой шее весела нитка жемчуга, на запястье болталась золотая цепочка. Вошла она звенящими шагами и с обольстительным взглядом, именно так, как пророк Исайя описывает грешных дщерей Сионских. Она подошла близко к гостям, будто не зная, что женщине не следует приближаться к чужим мужчинам, особенно к знатокам Торы. Было похоже, что женщина собирается подать чужим мужчинам руку, но их сердитые лица удержали ее от этого.

— Я пришла пригласить твоих друзей на обед, — обратилась она к мужу, и оба посланца растерянно переглянулись: и это ломжинская раввинша? Распутница!

— Может быть, стакан чаю? — спросил Цемах гостей и улыбнулся жене, не понимающей, что эти евреи не хотят есть, потому что не уверены, что еда у нее в доме кошерная.

— Разве мы пришли пить чай? — растерянно пробормотал Зундл-конотопец.

— Разве мы пришли пить чай? — повторил Дов-Бер, растерянный еще больше.

Женщина направилась к выходу из комнаты с легкой примесью страха в сияющих любопытством глазах, и муж проводил ее нежным взглядом, как бы извиняясь за дикое поведение своих гостей. Он снова принялся задумчиво смотреть на дерево за окном и смотрел на него до тех пор, когда Зундл-конотопец своим рычанием словно разбудил его от сладкого сна: ломжинец, наверное, понимает, какую суматоху он вызвал своим уходом из ешивы? Его ученики еще до сих пор ходят как в трауре. Вот глава ешивы и отправил их обоих напомнить ему, что в месяце элул он должен вернуться в Нарев, чтобы руководить собранием своих учеников.

Цемах мысленно улыбнулся: глава ешивы хочет, чтобы он вернулся в Нарев и стоял там, как бедняк на пороге, чтобы ешиботники, которые моложе его, увидели, что он раскаивается, и извлекли для себя из этого урок. Потом его удалят из ешивы под предлогом, что на него нельзя положиться. Цемах ответил, что о возвращении в Нарев он даже не помышляет. Однако его удивляет, что прежние друзья взяли на себя поручение вернуть его. Они оба и вообще все истинные новогрудковцы должны поддерживать его, а не главу ешивы реб Симху Файнермана. Услыхав такие наглые разговоры, посланцы отшатнулись было на своих стульях, но сразу же снова придвинулись поближе к хозяину, чтобы он разъяснил им, почему это надо поддерживать его.

Чем дольше Цемах говорил, тем глубже в уголках его рта прорезались морщины, словно он снова становился ожесточенным ешиботником. Он начал с реб Йосефа-Йойзла Гурвица. «Старик» из Новогрудка наставлял своих учеников, что Тора дана человеку, чтобы улучшить его характер. Мудрецы Талмуда рассказывают, что когда Моисей поднялся на небеса, ангелы сказали Владыке мира: «Дай нам Тору». Владыка мира ответил им: «Разве есть в вас зависть? Разве есть в вас ненависть? Поскольку среди ангелов нет ни зависти, ни ненависти, им не нужна Тора». Но человек нуждается в Торе для прояснения и исправления его качеств, чтобы он познал себя и искоренил свое врожденное зло. Это суть системы реб Йосефа-Йойзла в учении мусара, и он, Цемах-ломжинец, был его верным учеником. Он работал над собой, чтобы творить добро ради добра, а не ради почета и не ради того, чтобы ближний потом отплатил ему добром. Даже помощь товарищу в беде ради того, чтобы иметь заслугу на небесах, чтобы с ним самим потом не случилось такого же несчастья, тоже выглядела в его глазах торгашеским расчетом. Торгаш хочет заполучить от провидения бумажку с подписью о том, что за оказание помощи погорельцу его собственный магазин будет избавлен от пожара. Однако он хотел быть из тех, кто поднялся на высшую ступень и ищет более высокого в жизни и не боится пожара, потому что не держит лавки. Не только он сам хотел быть совершенным человеком, своих учеников он тоже хотел поднять на тот же уровень. Но с тех пор, как новогрудковцы вернулись из России, они перестали быть мусарниками. И когда он обращался к своим ученикам в прежнем новогрудковском стиле, наревский глава ешивы безжалостно преследовал его.

— Потому что вы человек без всякой меры, доходящий до крайности и до безумия, ваш лозунг в жизни — все или ничего! — отвечал Дов-Бер Лифшиц, заплетая и снова расплетая свою жесткую бородку. — Своих учеников вы называли ненасытными обжорами за то, что они постоянно изучали Талмуд и сочинения комментаторов. Как-то раз один паренек расплакался в синагоге, потому что его товарищ, родом из того же местечка, заболел и вынужден был остаться на станции. А вы раскричались на него: «Мы не уважаем плакс, которые так себя любят, что не могут видеть, как страдает их ближний, и проливают слезы, чтобы им стало легче. Новогрудок не хочет, чтобы ему стало легче, Новогрудок хочет, чтобы ему стало труднее». Так вы разговаривали с самыми юными во всей ешиве, пожимали плечами и говорили, ссылаясь на Гемару, что все то, что чересчур, уже лишнее.

— Я хотел, чтобы добрые дела моих учеников проистекали из осознания, из сильного разума, а не из того, что они надломленные существа, — ответил Цемах со злобной, кривой улыбкой.