Целующиеся с куклой - [12]

10

Вообще, тоска и скука — это и есть основные состояния в среде эмигрантов из бывших СССР и СНГ, они же есть основные двигатели какого-либо прогресса. В том смысле, что в этой кислой среде сидящих на пособии людей, с тоски и скуки всё и совершается. Если, конечно, совершается хоть что-нибудь. Причём тоска у всех эмигрировавших немцев, евреев, их казахских и украинских, и литовских жён не какая-нибудь, а Настоящая. Русская. Тоска. Эту тоску они с собой с родины в клетчатых безразмерных торбах привезли.

Тот же Бориска маяться эмигрантской скукой начал на третий день после приезда. А на четвёртый стал авторитетно утверждать, что русскому человеку здесь с тоски можно удавиться, а жить, наоборот, нельзя. И чтобы совладать как-то с этими эмигрантскими чувствами — с тоской, то бишь, и скукой, — пошёл он любимым своим, проторенным ещё дома, путём. Не мудрствуя, как говорится, лукаво и не изобретая велосипедов. Он огляделся вокруг, на двадцать метров в диаметре, и снова, вторично, значит, сменил жену. И главное на такое убожество сменил, пребывая уже в тоске, но ещё под воздействием первого эмигрантского шока, что трудно себе вообразить и невозможно представить. И дальше хотел, как под копирку действовать, как по писаному. То есть через короткое время он намылился опять к жене вернуться, обновлённым. Но та уже повторения пройденного не допустила. Сказала:

— Надоел ты мне, Борюня, со своими римейками. Терпеть не могу самоповторов.

И отправила его туда, откуда он к ней собрался прийти, то есть к новой подруге. А он уже той картинно объявил, что в его жизни была она ошибкой и досадным недоразумением. И она, эта подруга временная, на него не обиделась. Потому что мужья у неё как-то не приживались. Один даже умер ни с того ни с сего. И Бориска, значит, ещё не ушёл от неё, но уже опрометчиво об уходе своём объявил. И пребывал, значит, в промежуточном, подвешенном состоянии, в смысле, где и с кем жить.

— Раиса, — сказал Бориска, — а можно, я буду к тебе хоть в гости приходить? Я имею в виду, пообедать. Ну, или, возможно, поужинать.

— Приходи, — ответила Раиса. — Десять евро приноси, и я тебя накормлю.

— В гаштете[3] можно за семь поесть, — возмутился Бориска.

— Вот и ходи в гаштет, — сказала жена и закрыла эту скользкую тему навсегда. И входную дверь перед Бориской закрыла.

К слову, кого не донимала вне родины тоска и скука, так это Борискину жену Раису. Спасибо приличному консерваторскому образованию и профессии педагога. Ну, и какому-то элементарному везению — тоже спасибо. Без минимального хотя бы везения в эмиграции ничего не бывает. Оно и без эмиграции не бывает, а уж с нею, так и подавно. Это все знают. И эмигранты, и неэмигранты.

И, значит, буквально на третьей неделе новой жизни, ещё в общаге для переселенцев, Раисе повезло. И она стала учить игре на клавишных какую-то старую дуру. Которой в шестьдесят лет приспичило овладевать азами игры на музыкальных инструментах. Муж её, уважаемый среди казахских немцев человек, хозяин большого русского магазина, позволял жене много лишнего — лишь бы она его не трогала, — то есть возможность удовлетворять свои желания, даже самые экстравагантные, у неё была.

— Я бы хотела брать уроки классической музыки, — сказала старая дура Раисе. — Мне вас рекомендовали.

— Какой музыки?! Кто рекомендовал? — не могла понять Раиса. — Я ни с кем ещё тут не знакома, кто мог вам меня рекомендовать?

— Зачем вам знать? — сказала дура. И сказала: — Я буду платить вам пять евро в час.

— Сколько?! — воскликнула Раиса, не веря своим ушам.

А дура истолковала это восклицание по-своему. Она решила, что училка уже знает настоящие цены, знает, что за пять только квартиру убирать нанимаются, да судомойками в турецкий ресторан.

— Ладно, семь пятьдесят, — поправилась она. — По-чёрному.

И Раиса спросила, только чтобы не молчать, только чтобы разговор не прервался, и можно было хоть наскоро обдумать это дурацкое предложение:

— Час академический?

— Академический — это как? — насторожилась дура. — Я женщина простая, из-под Кустаная, мне и обычный сойдёт.

— Да нет, — сказала Раиса, — вы не совсем меня поняли. Академический час — это сорок пять минут. Традиционно преподаватели работают с учениками академический час. Ну, как урок в школе, помните?

— Искусство требует жертв, — сказала дура. — Хотя это уже грабёж среди бела дня.

И они стали усердно заниматься три раза в неделю по два академических часа у дуры на дому. И Раиса, глядя на это жилище, невольно думала:

«Ну почему дуры всегда и везде так хорошо и просторно живут?»

А что касается самих занятий, Раиса как честный педагог уже на исходе первого урока сказала, что заниматься совершенно бесполезно, что результатов она не только не гарантирует, но и не предвидит. Но дура сказала, как отрезала:

— А я, — отрезала, — хочу, и точка! Даром я, что ли, за «Ямаху» тысячу евров отдала?

Таким образом, Раиса сразу стала прирабатывать к пособию больше ста восьмидесяти евро в месяц чистыми, получая их от дуры из рук в руки, даже без конверта. Это, конечно, не так уж и много, но для начала — совсем не мало. А позже, с лёгкой руки этой самой дуры и по её многочисленным рекомендациям — она знала чуть ли не всех так называемых русских в городе — у Раисы появились и другие ученицы и ученики. Уже обыкновенные, дети в какой-то мере интеллигентных или обеспеченных родителей, желавших дать своим чадам хотя бы начальное музыкальное образование и вдобавок желавшим, чтобы учительница чад говорила на русском, то бишь понятном им языке.