Целительная сила любви - [20]

— Дура-баба! — кратко подытожил камер-юнкер, успокаиваясь и явно собираясь уходить. — Не обо мне думай, а о России! Молись за цесаревну Елизавету.

С великой осторожностью Алексей упаковывал драгоценное лекарство в кожаный футлярчик. Ольга, эта бестолковая женщина, в руках которой сосредоточилось сейчас все будущее России, порой выводила его из себя! Она решительно не похожа, с его точки зрения, на дворянку, как ее ни назови — Истопина или Розум. Хоть и говорили, что ее мать Байсар являлась высокородной турчанкой, он, как уроженец простой казачьей семьи, обязанный своим величием только случаю, красоте и голосу, ничего не понимал в этом. Слишком много обычный люд думает о себе и слишком мало — о России-матушке.

Алексей еще раз посмотрел на Ольгу. Хороша, черт! Дьявольски хороша! Пожалуй, несколько больше, чем надо, худа. В России это, можно сказать, недостаток, но при дворе многие назвали бы ее худобу утонченностью. Зато какой овал лица, какие губы, какая идеальная кожа. А волосы… Алексей даже не заметил, как подошел совсем близко к Ольге и чуть не протянул руку, чтобы коснуться ее волос. Надо же, здесь не носили париков и совсем не пудрили волосы. Чудно, что недалеко от Москвы можно встретить столь естественную, столь дерзкую красоту, причем не затуманенную светскими пороками.

При всей своей любви к Елизавете как будущему России и как женщине Алексей почти преклонялся перед Олиной красотой, как человек близкий к искусству и весьма одухотворенный. Сам он, получивший все, что имел, только благодаря внешней привлекательности, очень ревновал тех, кого природа одарила ярче.

Надо же! Куда смотрел Истопин? Интересно, он и впрямь удочерил ее, как некогда собирался, или все это пустое и они жили в блуде? Разумовский решительно не хотел влезать в отношения Ольги с кем-либо. Он обожал эту девушку, зависел от нее, знал с детства, но одновременно побаивался и держался чуть в стороне. Не так уж много у него осталось искренних и близких людей, после того как случай изъял его из родных Лемешей и переместил под крылышко к цесаревне. Но Ольгу он к близким причислять боялся, уж больно странная она была… Да и Лизе бы ее красота очень не понравилась. В этот момент Алексеи даже порадовался, что Елизавета и Ольга ни разу не виделись.

Оля посмотрела Алеше в глаза и попыталась представить, о чем он думает. Может, об их детстве?.. Лично ей то время казалось безоблачным. Мать томилась нуждой и постоянно заставляла ее изучать травы. В народе считали ее чудной, а красоту называли проклятой. Но игры со сверстниками, река, лес и поля вспоминались Ольге с благодарностью.

Помнила она и отца. Суровый казак мало чем походил на добряка и чудака Истопина, но не делал различий между детьми и принимал ее наравне с остальными своими отпрысками. Правда, потом он спился. Другие сельчане не были столь благодушны, и даже дети поначалу не хотели играть с Олей. Но пара ударов Алешиного хлыста и тумаков его брата, Кирилла, сделали ее права в компании сверстников неоспоримыми… До самого отъезда его в столицу Оля оставалась очень привязанной к Алеше.

Сейчас Петербург неузнаваемо изменил молодого человека. А уж жизнь при дворе издергала и научила вседозволенности… Глядя на Алешу, Ольга не понимала, как она относится к нему. Боится? Отчасти. Ненавидит? Да нет, больше жалеет. Тем не менее она молилась за него и еще более — за цесаревну Елизавету.

— Алеша, я буду ждать от тебя вестей, — прошептала девушка.

Алексей поднял на нее тяжелый взгляд, поправил парик и молча вышел. Ольга же, обессилев, рухнула прямо на пол.

Дождавшись, когда нежданный гость уедет со двора, в избу вернулся хозяин. Тактично покашляв у дверей, вошел сторож Степан вместе с женой и заспанными детьми, легко поднял Ольгу и посадил на лавку.

— Негоже вам, барышня, на полу валяться, чай, не маленькая уже, — улыбнулся он.

Ольга в ответ тоже улыбнулась. Посмотрела, как молодая крепкая Марфа укладывает детей в остывшие постели, и поспешила попрощаться. Степан вызвался проводить ее в поместье.

По дорожке шли медленно. Прохладный ночной ветер обдувал разгоряченное Ольгино лицо и приятно освежал. Домой ей совсем не хотелось. Степан не торопил ее, хотя подобных чувств не испытывал. Визиты Разумовского, как он давно уже заметил, сильно нервировали Ольгу Григорьевну или Ивановну, раз уж она и впрямь барину дочь, она плакала после них часто и несколько дней выглядела больной.

Степан проводил Ольгу до ворот усадьбы.

— Не печальтесь, матушка, — тихо вымолвил он. — Знаем, что за нас радеете.

Ольга кивнула и побрела ко входу в свои покои. На крыльце она присела и в который раз за сегодняшний день заплакала… Руки сами потянулись к заколкам, стягивающим прическу. Она распустила черные витые пряди волос по спине и так и сидела, не желая, чтобы ночь заканчивалась.

То ли силы настолько оставили ее, то ли не слыхала она модного слова «предчувствие», но Ольга совершенно не ощущала взгляда, направленного на нее из темного сада, и совсем не задумывалась о том, как выглядит сейчас в лунном свете, растрепанная, сидя на крыльце после визита ночного гостя. Если кто-то и говорил ей о чести, о том, как надо выглядеть в глазах общественности, то это была не мать и уж точно не Истопин, который видел в ней лишь ребенка как в двенадцать, так и в пятнадцать, и в двадцать лет… Он сам мало заботился о приличиях, выбрав жизнь деревенского затворника, и уж тем более не призывал к этому окружающих. Он больше, чем добродетель, ценил Ольгины медицинские таланты.