Царство женщин - [101]

«Поздравляю вас с приездом в Лейпциг, но я буду довольна только, когда узнаю, что вы возвращаетесь… Что касается до Юлии, как вы можете, хоть минуту сомневаться в ее (моей) любви и в ее (моей) нежности, после всех доказательств данных вам ею (мной). Если вы ее (меня) любите и дорожите ее (моим) здоровьем, то не упрекайте ее (меня)… У вас будет 19-го или 20-го маскарад, но не знаю, буду ли я в состоянии (без вас, мое сердце) участвовать в нем; предчувствую также, что и Юлия не будет веселиться, так как и сердце и душа ее заняты иным. Песня хорошо выражается: «Не нахожу ничего похожего на вас, но все заставляет меня вспоминать о вас». Назначьте время вашего возвращения и будьте уверены в моей благосклонности. (Целую вас и остаюсь вся ваша). Анна».[326]

Что же думал обо всем этом Антон-Ульрих? По свидетельству Мардефельда, он был недоволен, но нашел утешение в чувстве свободы и в хотя бы скромной доле власти. Супруги по последнему поводу часто ссорились. Об одной из этих ссор, особенно бурной, упоминает Мардефельд в 1741 году: назначение без его ведома нескольких сенаторов показалось герцогу более обидным, чем почести, открыто доставшиеся графу Линар. Но он торжествовал в этих пререканиях столь же мало, как прежде в столкновениях с Бироном:

«Так как этот разговор начался случайно и герцог не имел времени предварительно переговорить со своим ментором Остерманом, то великая княгиня взяла верх. Герцог подчинился. С тех пор он мягок как перчатка… Это было его счастье, что она, вследствие лени, предоставила ему дела, чтобы самой заниматься удовольствиями, и что таким образом он стал необходим. Увидим, продолжится ли это, когда у нее будет фаворит. Она его не любит, он получил разрешение ночевать с ней только после отъезда Нарцисса (Линара)».[327]

К чести Антона-Ульриха надо заметить, что причиной вышеупомянутой ссоры, было, главным образом, назначение на должность обер-прокурора Сената некоего Брылкина, темной личности, который отличился в 1735 году, покровительствуя интриге Линара и, как уверяют, имел личный успех у Анны Леопольдовны, что несколько сомнительно ввиду его некрасивой наружности.[328]

Чтобы сопротивляться своей супруге, Антон-Ульрих требовал помощи Остермана. Но разве Миних не был главным лицом в наследстве Бирона? Он был им без сомнения на другой день после своего ночного подвига, но, и без содействия будущего мужа Юлии, он ощущал нетвердость положения, основанного на дворцовой революции.

II

Манифест, данный тотчас после ареста Бирона, назначал организатора переворота первым министром и вторым лицом после отца императора. В то же время ему была дарована сумма в сто тысяч рублей, – он был жаден до денег, – и вслед за этим еще семьдесят тысяч рублей, на постройку дома на Васильевском острове – нынешний Морской корпус, – который он кончал, обращая внимание на то, чтобы скульпторы изображали его военные трофеи и побольше закованных турок.[329] Надо было, однако, подумать и о властолюбии противников. Не будучи в состоянии взять себе все, фельдмаршал постарался удовлетворить их, но так, чтоб они не мешали ему. По его указанию, пост канцлера, незанятый после смерти старого Гаврилы Головкина, был предоставлен князю Черкасскому, а чтобы Остерман не считал такое назначение немилостью, взяли предлогом его случайные занятия флотскими делами, чтобы назначить его генерал-адмиралом. Черкасский был полное ничтожество, и ему дали в товарищи такое же ничтожество, Михаила Головина, в должности вице-канцлера. Таким образом, в действительности Миних распоряжался бы управлением иностранных дел.

Не было остроумно с его стороны предполагать, что генерал-адмирал останется доволен такой комбинацией. «Оракул» уже давно укоренился в ведении иностранных дел. В этих конфликтах бывший вице-канцлер нашел себе драгоценного союзника в лице Антона-Ульриха. Последнего Миних ожесточил тем, что, предоставив ему титул генералиссимуса, принадлежавший короткое время Меншикову, присовокупил некоторые выражения, показавшиеся ему оскорбительными; так в указе было сказано, что фельдмаршал, из-за своих заслуг имеющий право на этот титул, уступает его из уважения к его высочеству. Кроме того Антон-Ульрих понял, что Миних представляет ему быть начальником только по имени и давал только тень власти.

Точно также было оскорблено самолюбие и других лиц. Левенвольд, друг Остермана, и Михаил Головкин, недовольный подчиненным положением, стали на сторону адмирала. Стольким врагам фельдмаршал мог противопоставить только благодарность женщины, легкость характера которой он хорошо знал. И как раз Остерман решился взять эту, плохо защищенную крепость. Он против своей привычки, стал часто посещать дворец. Каждый день, в разговорах с Анной Леопольдовной, он настаивал на том, что опасно оставлять и ее, и государственные интересы в руках столь надменного человека, что блестящий военный, победитель при Ставучанах не был хорошим администратором, что об этом свидетельствуют, как турецкая война, так и польская.

Это были удачные аргументы; сам Мардефельд, который не мог не быть доволен новым порядком, разделял мнение врагов фельдмаршала о его талантах. «Он красив собой», писал он в это время, «трудолюбив и красноречив; у него большой талант к воинскому делу, но к тому, которым он занимается теперь, ни малейшего», вообще его ум более поверхностен, чем глубок. Его скупость, настоящая