Царство женщин - [100]
«Я не удивляюсь, что публика, не зная причины сверхъестественной привязанности великой княгини к Юлии, обвиняет эту девушку в пристрастии к вкусам знаменитой Сафо; но я не могу простить маркизу Ботта, облагодетельствованному великой княгиней, что он приписывает склонность этой принцессы к Юлии тому, что последняя женоложица со всеми необходимыми для того качествами… Это черная клевета, так как покойная императрица, из-за таких обвинений, повелела тщательно освидетельствовать эту девушку, и исполнившая это комиссия доносила, что нашла ее настоящей девушкой, без малейших мужских признаков».[319]
Стало быть, подозрения существовали давно. Можно все же допустить, что они были лживы и что комиссии, о которой говорит агент Фридриха, добросовестно исполнила свой долг. Вскоре уединенная жизнь Анны Леопольдовны подала повод к новым злобным предположениям, и могло казаться даже, что победивший Миних встретил нового соперника. В 1735 году семнадцатилетняя принцесса, которой уже искали жениха, романтически влюбилась в саксонского посланника графа Линара. Ее гувернантка, M-lle Адеркас, пруссачка, родственница Мардефельда, помогала в этой интриге.[320] Узнав об этом, императрица отослала виноватую воспитательницу в Германию, потребовала, чтоб отозвали слишком предприимчивого дипломата и, как казалось, успела вернуть свою племянницу к чувствам более приличным ее сану. Но лишь только Анна получила неограниченную власть и свободу, Линар появился в Петербурге. Он происходил из итальянской семьи, с шестнадцатого века поселившейся в Германии; ему было около сорока лет; он остался вдовцом после жены, урожденной Флеминг, которой был обязан своей дипломатической карьерой. Красивый, хорошо сложенный, занимающийся своей особой, он казался гораздо моложе своих лет. Екатерина II, видевшая его девять лет спустя, полушутливо рисует его так:
«Это был человек, соединявший в себе, как говорят, большие знания с такими же способностями. По внешности это был в полном смысле фат. Он был большого роста, хорошо сложен, рыжевато-белокурый, с цветом лица нежным, как у женщины. Говорят, что он так ухаживал за своей кожей, что каждый день перед сном покрывал лицо и руки помадой и спал в перчатках и маске. Он хвастался, что имел восемнадцать детей и что все их кормилицы, могли заниматься этим делом по его милости. Этот, такой белый, граф Линар имел белый дамский орден и носил платья самых светлых цветов, как, например, небесно-голубого, абрикосового, лилового, телесного».[321]
Роль этого создателя кормилиц обрисовалась в апреле 1741 г., о чем Мардефельд дает следующие объяснения: «Граф Линар намедни изобразить искусственный обморок, играя с великой княгиней; он идет вперед, так что о нем уже поговаривают в народе. Собственно, ничего между ними не было, они никогда не оставались одни. Как кажется, и фаворитка и фельдмаршал покровительствуют этой интриге».
И через несколько недель.
«Граф Линар не пропускает случая доказать великой княгине как он безумно влюблен в нее. Она выносит это из признаков в неудовольствия… Он нанял дом близ царского сада и с тех пор великая княгиня регентша, против своего обыкновения, стала очень часто прогуливаться».[322]
Не могу сказать: дошли ли, в продолжение лета, отношения великой княгини к ее прежнему возлюбленному до той близости и того бесстыдства, о которых говорит Герцен:
«Регентша Анна Брауншвейгская летом спала со своим любовником на освещенном балконе дома…»
В глазах публики возобновлялась та жизнь втроем, пример которой подала Анна Иоанновна, и можно было ожидать, что пришелец займет привилегированное место, наподобие Бирона. По совету Ботты, Линар, продолжая свою любовную интригу с регентшей, вопросил руки Юлии Менгден, причем увеличилась милость к нему. Он получил орден Андрея Первозванного, и Анна Леопольдовна, родившая в июле, захотела, к негодованию Антона-Ульриха, встать на десятый день, чтобы самой передать орденский знак жениху своей любимицы. Мардефельд, предсказывавший, что окончательная победа «нового Париса» последует после родов великой княгини, решил, что его расчет верен.
В сентябре Линар уехал в Германию, куда не думал вернуться, чтобы привести в порядок свои дела. Его отношения к регентше были таковы, что он при других говорил ей: «Вы сделали глупость».[323] Намеревались к его приезду совершенно устранить от дел даже Антона-Ульриха. Русские уже кланялись Линару так же низко, как и герцогу Курляндскому; а новый фаворит, со своей стороны, брал пример с прежнего, принимая его «высокомерные манеры» и получая от дам те же доказательства «почтения».[324]
Он взял с собой много драгоценных камней, чтобы сделать им оправу в Дрездене, и большие суммы денег. По этому поводу Мардефельд начал подозревать, – и не без основания, как мы увидим потом, – что Анна Леопольдовна намеревалась объявить себя императрицей и что деньги были нужны для коронации.[325] Дорогой и по прибытию в Дрезден, путешественник получал от регентши многочисленные письма, из которых несколько дошло до нас. Влюбленная великая княгиня употребляла остроумный способ переписки «условными цифрами», дающий понятие о роли предназначенной в их общем сожительстве будущей графине Линар. Корреспонденция переписывалась начисто секретарем, но Анна Леопольдовна прибавляла своей рукой разные шифрованные замечания, которые я привожу буквами:
