Царское гадание - [15]

Асенкова молча подала своему бывшему жениху руку и проводила его спокойным взглядом.

Он вышел не обернувшись, и странно: ни ей, ни ему в эту минуту почти тяжело не было. Слишком наболело у него на душе, слишком тяжело на ее душу легло не заслуженное ничем оскорбление.

Ночь Асенкова провела тревожно и на другой день, к одиннадцати часам, была уже в квартире директора.

Гедеонов встретил ее не только любезно, но даже отчасти почтительно. Так он встречал только ведущих артистов, да и то тогда только, когда знал, что не он им нужен, а они ему.

Усадив хорошенькую дебютантку и поставив перед нею, несмотря на ранний час, приготовленную для нее большую коробку конфет, Гедеонов сказал ей, что государю угодно было поручить ему приискать для Асенковой и ее матери небольшую, но удобную квартирку и прилично обставить ее.

Асенкова покраснела. Ей пришли на память горькие слова, сказанные ей накануне рассерженным Нечаевым, и она, краснея и смущаясь, ответила, что на обстановку у нее денег нет и из жалованья выплачивать ей будет трудно, если ей придется из этого же источника платить за квартиру и жить вдвоем с матерью.

Гедеонов ласково улыбнулся и ответил, что все это уже не ее забота, что квартира найдена и к следующему дню будет готова и что она может сегодня же поехать к матери и перевезти ее к себе в училище или сказать ей, чтобы она на следующий день сама приехала на новоселье.

— Сегодня ты совершенно свободна и можешь поехать к матери, — сказал Гедеонов, — а завтра будешь занята хлопотами по переезду, и, кроме того, вечером тебе предстоит выезд.

Асенкова подняла на него удивленный взгляд.

— Да, выезд, — ответил Гедеонов. — Я хочу пригласить тебя поехать в маскарад. Ты никогда не была в маскараде?

— Я? Нет, никогда, — ответила молодая девушка голосом, полным удивления. — Когда же мне было?

— Ну вот и прекрасно! Так завтра поедем. Я сам отвезу тебя в карете.

Асенкова слушала его и не понимала. Ни о чем подобном она никогда не слыхала. Никто из всех трупп Императорского театра никогда еще не ездил с самим директором в маскарад. Даже его открытая любовь, знаменитая балерина Андреянова, и та с ним так смело по маскарадам не разъезжала. И вдруг она, маленькая выходная артистка Асенкова, которой и имени-то еще никто никогда не слыхал! Положительно, слова Гриши все сильнее и сильнее вставали в ее воображении.

Асенкова чувствовала, что у нее кружится голова, а между тем ни посоветоваться ей было не с кем, ни довериться было некому. Матери она верила безгранично, но это была простая женщина. Около театра она на своем веку вертелась немало, но ничего подобного тому, о чем Варе нужно было теперь посоветоваться, она, наверное, во всю долгую жизнь свою никогда не видела. Что могла она сказать ей, что посоветовать?

Асенкова, растерянная, встала, чтобы откланяться.

— Зайди сегодня вечером в театр, — сказал Гедеонов, прощаясь с нею и завертывая для нее красивую бонбоньерку, из которой она успела съесть две или три конфеты. — Пройди прямо ко мне, вели доложить; я заранее отдам приказ. До свидания!.. Я тебе тогда скажу, как и куда я за тобою заеду.

— Костюм надеть надо будет? — спросила молодая девушка, останавливаясь на пороге.

Директор рассмеялся.

— Нет! В маскарады Благородного собрания в костюмах не ездят. Это не театральные маскарады. Ты поедешь в черном платье и в домино.

Молодая девушка растерянно взглянула на него.

— У меня нет ни черного платья, ни домино!

— Да, это правда! Я об этом не подумал. Хорошо, что ты мне напомнила!.. Пройди к себе, я пришлю старшую портниху снять с тебя мерку. Завтра к утру все будет готово! — И Гедеонов, ласково потрепав юную артистку по щеке, проводил ее сам до передней.

Асенкова вышла как в чаду. Да, Гриша был прав. Начиналась какая-то новая, головокружительная жизнь, в которой ей, одинокой и непривычной, трудно было разобраться.

А на следующий вечер Асенкова под руку с Гедеоновым, одетым в щегольской фрак, вошла в зал Благородного собрания, залитый огнями. Александр Михайлович, подтянувшийся, с щегольским цилиндром на голове, смотрелся еще совсем молодцом, и понятно было, что среди его частых и разнообразных капризов полновластного паши, среди зеленой молодежи подведомственного ему театра ему случалось еще внушать легкие симпатии.

Асенкова шла как во сне. Никогда она не была в залах собрания, никогда не видала такого шумного и пестрого движения, не слышала этого писка поддельных голосов, этого шумного говора маскарадных интриг, не находилась среди этой горячей атмосферы лихорадочного шума и движения.

С хоров гремел дивный оркестр волшебника Штрауса, отца того «короля вальсов», который сводил с ума все последующие поколения. Посреди большого бокового зала, на высокой эстраде, обставленной зеленью и пальмами, в своих живописных костюмах пели и плясали цыгане.

Цыганки хоров старого, бывалого времени не щеголяли в заграничных бальных костюмах, выписанных из Парижа, которые так мало идут этим дочерям горячей степи. Цыгане появлялись на эстрадах в своих национальных костюмах и пели не романсы, а свои настоящие, родные жгучие песни. Это были настоящие кочевые цыгане, со всей оригинальной прелестью своего особенного быта, со всем пылом своей бурной страсти.