«Царское дело» Н.А. Соколова и «Le prince de l'ombre». Книга 1 - [66]

Поэтому я почтительнейше прошу Ваше Высокопревосходительство сделать распоряжение, чтобы г. Сляи оказал мне и состоящим при мне господам офицерам, капитану Булыгину и есаулу Грамотину, [направленных] ко мне Ее Величеством Императрицей [Марией Феодоровной], содействие к немедленному нашему отъезду в Пекин, где я имел бы пребывание, чтобы он передал для этого нам имеющиеся у него два предмета[24], чтобы все предметы с документами и вещами г. Сляи опечтал английскими печатями, дабы они не подверглись в пути осмотрам.

Кроме того, я позволю себе покорнейше просить Ваше Высокопревосходительство приказать кому следует, чтобы при всех этих вещах с нами следовал бы капитан Воккер[25], сейчас находящейся в Харбине. Мне очень трудно без помощи английского офицера выходить из затруднений, и я особенно прошу о прикомандировании к делу капитана Воккера, знающего многое по делу.

Я знаю всю опасность, которая сейчас грозит делу и нам здесь, и я покорнейше прошу сделать всё возможное в срочном порядке.

Просит принять уверение в совершеннейшей почтительности имеющий честь быть Вашего Высокопревосходительства покорнейшим слугою».

Это письмо Н.А. Соколова, также как и послание генерала М.К. Дитерихса от 7 января 1920 г., адресованное тому же Лэмпсону и приведенное нами ранее, – оба эти документа раскрывают нам внутренний мiр и мотивацию поступков истекшего года и всей последующей жизни этих людей.

Приведем, кстати уж, и позднейшие слова генерала.

Вот заключительные строчки из июньского 1930 г. письма Михаила Константиновича генерал-лейтенанту А.П. Архангельскому (1872–1959):

«Да, дорогой Алексей Петрович, только стоя перед остатками этого ужасного костра-пепелища в глухом углу Коптяковского леса, почувствовал я в полной мере весь тот страшный, кошмарный, непрощаемый грех нас всех, который мы совершили в 1917 году. И не только перед этими безвинными АВГУСТЕЙШИМИ МУЧЕНИКАМИ, но перед всей Великой прошлой историей России».

Отвечая в следующем году на вопросы журналиста из парижской эмигрантской газеты «Возрождение» (20.01.1931), М.К. Дитерихс заявил: «…Следствие в районе Верхне-Исетского завода, на местах громадных костров, на которых под руководством Исаака Голощекина были сожжены тела Членов Царской Семьи – собрало целый ряд мелких предметов, подтверждающих гибель расстрелянных в Ипатьевском доме». И среди них – «несколько уже совершенно не оставляющих места какому бы то ни было сомнению. Укажем, прежде всего, на 30 обгорелых осколков от крупных костей. Некоторые осколки от крупных костей имеют совершенно ясные следы отделения рубящим оружием».

Выпуск почтовых марок русской почты в Харбине 1920 г., представляющий собой надпечатки новых цен на марках Российской Империи

Возвращаясь к харбинским дням февраля 1920 г., следует понимать: получить находившиеся в английском генеральном консульстве в Харбине Царские реликвии и вещественные доказательства по делу Н.А. Соколов не мог по той простой причине, что они были лично вручены М.К. Дитерихсом М. Лэмпсону, находившемуся в описываемое время в Пекине, а потому могли быть возвращены только генералу, всё еще не приехавшему из Верхне-Удинска.

Суррогаты денег, имевшие хождение в 1919 г. в Харбине

«Чемоданы с материалами следствия, – вспоминал П.П. Булыгин, – были обнаружены у британского консула господина Слайя, но его предупредили, что в чемоданах личное имущество генерала Дитерихса, и не дали никаких инструкций на передачу их кому-либо еще».

Но время было такое, что Михаил Константинович вполне мог вообще не добраться до Харбина, погибнуть. И Соколов об этом, конечно, не мог не задумываться.

Чарльз Сидней Гиббс

По словам Джона Тревина, биографа наставника Цесаревича Ч.С. Гиббса, тот вместе с Майлсом Лэмпсоном, чьим секретарем он был, находился в то время в Пекине, откуда как раз в это время послал в Foreign Office на имя министра иностранных дел лорда Керзона «служебную записку, в которой описывал события у рудника под Екатеринбургом и сильные неприятности Соколова».

Вскоре Гиббс получил письмо от следователя, написанное в Харбине 19 февраля 1920 г.:

«Многоуважаемый Сидней Иванович, считая Вас одним из тех немногих людей, которые не на словах, а на деле были преданы Августейшей Семье, я обращаюсь к Вам с самой настоятельной просьбой.

Я нахожу, что долее оставаться нам в Харбине абсолютно невозможно: погибнет всё. Политическая обстановка складывается крайне неблагоприятно. В Чите безпорядки, и из города бежали все те, кто занимал ответственные посты. Нужно ждать со дня на день полного изменения настроений и здесь. Тогда никто мне не только не будет помогать, но и станет всячески противодействовать. Кроме того, в городе очень много опасных для меня людей. Здесь только что был, а может быть, всё еще здесь Соловьев в компании одного крупного немецкого шпиона[26].

Троцкий с женой в Лондоне в 1902 г. и в Мексике в последние годы жизни

Также я должен Вам прямо и открыто рассказать о нынешнем положении дел. Г. Слай не может нам помогать. Он столь непозволительно обошелся с капитаном Булыгиным, что Булыгин счел невозможным более у него бывать. Я иногда бываю, но мне тоже невыносимо тяжело, и я вынужден прекратить всякую работу по делу.