Царский угодник. Распутин - [94]

   — Как можно-с — горечь в водке? — всплеснул руками приказчик, он был опытным работником по части купли и продажи, знал, как можно подыграть клиенту. — Горечь в водке — это уже не водка, а денатурат. Пойло! Горючее для заправки ламп и куросиновых кухонь «Примус».

   — А это что? — потыкал Распутин пальцем в затейливые флаконы со стеклянными пробками, украшенными золотой фольгой с броскими этикетками «О де Колон».

   — Парфюмерный товар, — охотно пояснил приказчик, — мы теперь не только вино, но и парфюм продаём. Жидкий...

   — Вонь изо рта отбивать?

   — Не только. Очень хорошо умасливает голову. Помогает в росте волос. Освежает лицо после бритья и умывания-с. Превосходный запах сохраняется надолго. Можно, конечно, использовать и как эликсир, и для полоскания можно-с, — поспешно добавил приказчик, увидев, как потяжелело, сделалось угрюмым лицо Распутина.

   — Вот врёт, — восхищённо произнёс офицер, — даже не морщится! Ни в одном глазу враньё не отражается.

   — Профессионал, — оценила приказчика спутница офицера, улыбнулась неожиданно привлекательно и печально.

Распуган засек эту улыбку — корнями волос на затылке, самим затылком, кожей почувствовал её, оглянулся и сделал пальцем замысловатое, похожее на рыболовный крючок, движение.

   — Два флакона — также в корзину!

   — Слуш-юсь!

   — Что-то не вижу шустовского коньяка, — строго проговорил Распутин.

   — Один момент-с, сейчас специально достанем для вас из подвала. — Приказчик виновато улыбнулся. — Всего десять минут назад фура о четырёх конях доставила коньяк, все бутылки спустили в подвал. — Он и тут врал, опытный приказчик, врал и при этом приятно улыбался.

Да на четырёх битюгах на фронте тяжёлые пушки возят, а для коньяка, что находится в подвале, для всего добра, скопившегося там, для бутылок, имеющихся в отделе старых вин, достаточно одного одра. Всего одного мохнатоногого битюга. И большого федера — широкой телеги на резиновом ходу, похожей на железнодорожную платформу...

Приказчик призывно щёлкнул пальцами, но на щёлканье никто не явился, и он, досадливо кашлянув в кулак, выкрикнул зычно, так, что на полке затряслись бутылки:

   — Арсений!

   — Ну и голосина! — восхитился поручик.

   — Сколько шустовского? — спросил приказчик у Распутина.

   — Три поллитровки.

   — Арсений!

На этот раз на крик явился подтянутый, с чёрными цыганскими кудрями молодец в одуванчиково-желтой косоворотке, перепоясанной наборным кавказским ремешком. Склонил голову перед приказчиком. Приказчик выкинул перед собой три пальца и ткнул ими вниз, в подвал, куда сгрузили содержимое, привезённое на «четырёх битюгах», добавил коротко:

   — Шустов!

Через полминуты три запылённые, в тусклой фольге бутылки красовались в распутинской корзине.

Распутин скосил глаза на понравившуюся ему даму — небось её офицерик позволить себе такого не может! — снова пальцем поправил брови: очень уж хотелось ему приглянуться даме. Брови конечно же здесь ни при чём, и пальцем красоту не наводят. Распутин, умный человек, знал это, но в нём всякий раз при виде красивой женщины возникало что-то щенячье, под сердцем зажигался огонёк и начинал тревожить душу, тело.

Поймав заинтересованный взгляд дамы, Распутин отвернулся, достал из штанов толстую пачку денег.

   — Сколько с меня, милый?

Приказчик назвал сумму, которая ошеломила бы любого человека, даже дворянина-поручика, имеющего немалое поместье, но Распутин отнёсся к ней спокойно, отсчитал деньги, махнул рукой, отказываясь от сдачи, потом нашарил в кармане два серебряных двугривенника, щёлкнул ими поочерёдно о прилавок.

   — А это, милый, цыгану твоему... Который «Шустова» из подвала доставал. На вино. И пусть баранок к вину купит. Очень хорошо это — макать баранки в вино.

Тридцать пять копеек, кстати, стоило красное кизлярское вино, большая бутылка, украшенная литыми виноградными гроздьями. А на пятак можно было купить полдюжины мягких сдобных баранок.

   — Куда прикажете доставить корзинку-с? — Стремительно смахнув деньги в ладонь, приказчик позвякал рукоятью большого кассового аппарата.

Распутин назвал адрес.

   — Через двадцать минут товар будет у вас, — пообещал приказчик.

Распутин кивком попрощался с ним, повернулся к офицеру с дамой, хотел было спросить, знакомы они или нет, — ведь наверняка знакомы, на какой-нибудь пирушке сталкивались, возможно, даже в «Вилле Роде» — модном загородном ресторане, пили вино в шумной компании, или же на званом вечере у старухи Головиной, либо где-то ещё, — но офицер опередил Распутина, лихо щёлкнул каблуками козловых сапог:

   — Здравствуйте, Григорий Ефимович!

   — Мы с тобою, милок, где-то виделись... Правда ведь?

   — Совершенно верно. Несколько раз, Григорий Ефимович. Виделись в доме Лебедевой... Вырубова Анна Александровна также знакомила нас.

   — А, Аннушка. — Голос Распутина потеплел, фрейлину царицы с недавних пор он величал только так, Аннушкой, называя их отношения шоколадными, хотя раньше они не были такими. Но всё течёт, всё изменяется, — Аннушка — это... Это Божий человек, — сказал Распутин.

   — Совершенно с вами согласен. Мне с её мужем, старшим лейтенантом флота Вырубовым, одно время довелось вместе служить.