Царский угодник. Распутин - [5]

Как-то в Киеве, в одном из подворий, на него обратили внимание две особы, принадлежащие к императорской семье[3]: Анастасия, супруга великого князя Николая Николаевича, и её сестра Милица, супруга великого князя Петра Николаевича.

Сёстры увидели, как жилистый, заросший чёрной цыганской бородой человек колет дрова — отчаянно хакает, вскрикивает, плюёт на колун, — было в его движениях что-то колдовское, таинственное, бесшабашное.

— Вот так наши предки рубили своих врагов, — заметила одна сестра другой.

Увидев, что на него смотрят две знатные дамы, Распутин аккуратно отложил топор в сторону и низко им поклонился.

Это сёстрам понравилось. Не разговориться, не расспросить этого человека о житьё-бытьё было нельзя: в монастырях все считаются равными и часто бывает не важно, кто с кем разговаривает, здесь вели себя на равных и человек из королевской семьи, и простой обыватель, занимающийся починкой сапог на Андреевском спуске либо же прямо за воротами Михайловского монастыря, на зелёной лужайке.

Переговорив с Распутиным, сёстры пригласили его к себе на чай — он им приглянулся тем, что был из народа: наступала та самая пора, когда верхи тянулись к низам, смыкались с ними, гордились, если хождение в народ удавалось, — приглянулся тем, что, оказывается, дважды пешком ходил на Святую Землю, тем, что умел очень складно и легко говорить.

Наверное, здесь и была допущена некая историческая ошибка, в результате которой Распутин из обыкновенного сибирского мужика, привыкшего босиком ходить по земле, а по нужде забираться в ближайшие лопухи, превратился в некоего негласного повелителя царской семьи.

Сёстры ещё несколько раз встречались с им на михайловском монастырском подворье, пытаясь разобраться в этом человеке, понять, что же в нём такого притягательного есть? Ни Анастасии, ни Милице не пришло в голову, что они имеют дело с обыкновенным человеком, наделённым гипнотическими способностями, а всё остальное — разговоры про святость, про Бога, про земли, на которых этот человек побывал, про монастыри и знаменитых монахов — это наносное, идущее больше от расчёта, чем от действительной веры.

Но человек этот умел заговаривать боль, останавливать кровь и лечить разные болезни.

Как-то вечером при свете тусклой керосиновой лампы-семилинейки Милица Николаевна спросила Распутина, знаком ли он с такой болезнью, как гемофилия?

Распутин первый раз в жизни слышал это слово, но тем не менее ответил утвердительно:

   — Да!

И хотя взгляд Распутина был твёрд, смотрел он прямо, Милица усомнилась в том, что тот знаком с этой редкой и непонятной болезнью. Спросила:

   — Вы знаете, что такое гемофилия?

   — Это... это, когда кровь бежит, бежит и не останавливается. Человек вообще может умереть, если у него не остановить кровь. Так ведь?

Распутин попал в точку.

   — Так, — сказала Милица. — А чем она лечится?

   — Травами, только травами, — Распутин назвал несколько трав, которые не были известны ни Милице, ни Анастасии.

   — А у нас под Санкт-Петербургом, в лесах наших, они есть?

   — Есть, только, может быть, называются по-другому.

   — А кроме трав... никакая фармакология разве не способна помочь?

Слово «фармакология», так же как и «гемофилия», озадачило Распутина, лицо у него на миг подобралось, словно великая княжна произнесла что-то неприличное, но Распутин умел быстро ориентироваться в любой обстановке, ничто не сбивало его с толку — Гришку, которого вскорости стали именовать «старцем», вообще невозможно было сбить с толку, он с невозмутимым видом наклонил голову:

   — Только трава, и больше ничего. Трава — единственное и главное лекарство.

Милица Николаевна говорила что-то ещё, но Распутин не слушал её, когда же она замолчала, поинтересовался вежливо, будто бы думал о чём-то своём, высоком:

   — А что, кто-то из близких болен этим самым... ну, когда кровь не останавливается?

   — Болен Алексей Николаевич, — чуть помедлив, сказала Милица Николаевна, — цесаревич, наследник престола.

Распутин на слова «цесаревич» и «наследник престола» никак не среагировал, будто бы и не слышал их, расправил рукою чёрную бороду.

   — Если надо — помогу... Как же не помочь?

   — Но для этого нужно приехать в Питер.

   — Прибуду, — пообещал Распутин, считая, что приглашение в царскую семью он уже получил. — Раз надо самому батюшке наследнику — я обязательно прибуду.

И вот он шёл в Питер. Но не весь путь он одолевал пешком — и без того ноги сбиты, обувь горит, будто в костёр попадает, — до Москвы он доехал на поезде и от Москвы до Питера половину одолел на поезде, а вот дальше пошёл пешком, считая, что таким способом он привлечёт к себе внимание, а главное — усилит свою святость.

Через день он был в Санкт-Петербурге — чопорном блестящем городе, подавившем Распутина своей красотой, ровностью улиц, распаренной гладкостью мостовых, где все камешки уложены так ровно, что хоть линейкой замеряй, обилием белых колонн и пилонов на домах, лихими извозчиками, стремительно, будто ветер, носящимися по Питеру, — не приведи Господь попасть такому под колеса: мигом сомнёт, раскатает в блин, извозюкает конским навозом, да ещё хозяин от всей души огреет кнутом.