Царский угодник. Распутин - [147]

Этот малый был силён и быстр, как обезьяна, он держался отдельно от группы, вывалился из подворотни внезапно, гигантскими прыжками пронёсся наперерез автомобилю, Радзиевский, понимая, что последний из нападавших — самый опасный, он, может быть, опаснее даже всей группы: сейчас ведь высадит поленом ветровое стекло, разорвёт ему голову, — до отказа выкрутил руль влево, пересёк по косой мостовую, выскочил на тротуар, понёсся по нему и не заметил, что впереди находится ещё один человек. Вернее, заметил, но слишком поздно.

Это была женщина с низко повязанным на голове платком и большими испуганными глазами — то ли кухарка, то ли экономка, то ли уборщица, выскочившая на шум. Радзиевский не успел уйти от столкновения, машина боком зацепила женщину, отшвырнула её назад.

Только после удара Радзиевский понял, что женщина не имела к нападавшим никакого отношения.

Радзиевский нажал на тормоз, автомобиль пошёл юзом. Симанович прокричал поляку:

   — Не останавливайся! Это покушение!

Шофёр снова дал газ.

Последнее полено даже не попало в автомобиль, такой лихой манёвр сделал Радзиевский. Одно было плохо — сбитая женщина. Случаев в Петербурге, когда сбивали людей, было не много. В конце проспекта Радзиевский притормозил. Лицо его было бледным, потным.

   — Что делать? — спросил он у Симановича. — Мы же сбили человека!

Симанович вместо ответа лишь приподнял плечи, лицо его тоже было бледным и потным, словно бы он вместе с Радзиевским сидел за рулём автомобиля, крутил его, крепко вцепившись пальцами в лакированный круг, руки дрожали — он так же, как и поляк, не знал, что делать. Глаза были ошалелые, плоские — такими плоскими, без глубины, бывают глаза, изменившиеся от испуга, когда в них ничего, кроме страха, нет. Глянул на Распутина. Тот был спокоен, тёмные выпуклые веки закрыты. Спокойный вид «старца» привёл Симановича в чувство.

   — Значит, так, господин Радзиевский, — сказал Распутин, не поднимая век и продолжая дремать, — давай к ближайшему городовому или в полицейский участок.

Шофёр послушно наклонил голову, привстал на сиденье, перегнулся, чтобы посмотреть, сильно ли помята машина, но ничего не увидел, а выходить было опасно — можно опять попасть под поленья, — поморщился, будто от зубной боли, и снова включил скорость.

Ровно через три минуты им попался городовой — боевой широкоплечий детина с шашкой и наганом в брезентовой кобуре. Симанович коротко, сбиваясь и глотая слова, рассказал ему, что произошло, и городовой, пальцем подбив усы, приказал шофёру:

   — Разворачивайся, господин хороший! Мы их сейчас изловим! — Видать, по этой части у него имелась практика.

   — А риска в этом нет? — задрожавшим голосом поинтересовался Симанович.

   — Никакого! — пообещал городовой. И он оказался прав.

Вскоре они поймали одного налётчика — белоглазого, с крупными, ярко блестевшими глазами мужика. Городовой скрутил его в несколько мгновений, а чтобы мужик не брыкался, огрел саблей, плоско стукнув его ножнами по затылку. Хоть удар был и несильный, а мужик от него чуть зубов не лишился. Охнул, опускаясь на колени.

   — Вставай, дурак, — приказал ему городовой. — Чего на колени плюхнулся? Не в церкви же!

Мужик, охая и ощупывая себя руками, трогая пальцами затылок, поднялся.

   — А теперь давайте за бабой той... Её надо в больницу! — приказал городовой. — Не то дух испустит — мы будем виноваты.

Баба оказалась кухаркой, и помята она была несильно. Она уже очнулась и собиралась идти домой, но городовой приказал:

   — В больницу!

Пока ехали в больницу, городовой расспрашивал налётчика, кто он и что он, откуда приехал и чем дышит?

Тот рассказал, что налётчиков было пятеро, все из Царицына, обыкновенные крестьяне, которых привезли в Москву и за деньги предложили совершить нападение на Распутина.

   — Царицын, — задумчиво произнёс Распутин, сгрёб бороду в кулак. — Это Илиодорка, это его дела.

Теперь вот стали появляться от Илиодора письма, вначале одно, потом другое. Распутину вновь принесли письмо бывшего монаха, так же, как и первое, пахнущее духами, написанное на дорогой бумаге. Письмо было доставлено вечером незнакомым господином, когда «старца» не было дома.

   — Ну, с-сука! — выругался Распутин, распечатав конверт и понюхав бумагу. — А говорят, Илиодорке денег даже на воду не хватает, не то что на хлеб. Как же это не хватает, когда он свои мерзкие цидульки на рукодельном «верже» пишет? И поливает бумагу духами из Парижа. Вот с-сука!

Дуняшка испуганно смотрела на «старца» и молчала.

Феония Гусева со своим тесаком — тоже царицынская особа. Царицынская паства была и остаётся основой Илиодора, здесь он черпает свои силы, несмотря на то что находится в далёкой Христиании, здесь его поддерживают, отсюда исходит опасность для Распутина.

Утром Распутин позвонил Хвостову, сказал ему:

   — Ты меня жди! Я к тебе сейчас приеду!

Время у Хвостова была расписано по минутам, визит Распутина никак не втискивался в расписание, и Хвостов попробовал перенести встречу, но Распутин сказал ему строго, со злостью, зазвеневшей в голосе:

   — Слушай, министр, не крутись, как курица под петухом! Через двадцать минут я буду у тебя! Понял?