Царский угодник. Распутин - [120]

   — Йй-эх! — вскрикнул Распутин, вновь подавая сигнал оркестру.

К нему подступил Кагульский:

   — Хочу танцевать «кэк-уок»!

   — Перебьёшься! Твой этот самый... «кок» подождёт до завтра! — Распутин отмахнулся от Кагульского, будто от навозной мухи.

Оркестр вместе с хором грянул «Очи чёрные». Гришка снова занялся своими штанами — упрямый был, любил всё задуманное доводить о конца. Иностранцы опять полезли на пальмы: они сидели далеко от танцевального круга и им ничего не было видно, а иностранцам этим, как большим знатокам России, важно было всё видеть своими глазами.

   — Очи чёрные, очи страстный... — звонко выводила осчастливленная «катенькой» хористка, забивая своим сильным голосом двух пышногрудых опытных солисток, — очи жгучия и прекрасныя...

И вдруг она поперхнулась, словно бы у неё перехватило горло, что-то сдавило грудь, отрубило дыхание. Распутин всё-таки довёл затеянное до конца, расстегнул штаны и показал собравшимся то, что хотел показать.

   — Это не Распутин, это не Распутин! — закричал немедленно примчавшийся из своего кабинета хозяин «Яра» Судаков.

   — А кто же я, по-твоему? — обиженно взревел «старец».

   — Самозванец!

   — Я самозванец? — Распутин тряхнул причиндалом, приподнимая его. — Дак кто ещё в России, кроме меня, обладает таким богатством?

Он был оскорблён до глубины души.

   — Это не Распутин, это совсем другой человек! — продолжал верещать Судаков.

   — Я не Распутин? Да папа вам за меня все головы поотрывает! Я Распутин, я!

Кагульский, будучи человеком трусливым, пробовал увести Распутина, но тот с такой силой двинул издателя в низ живота, что Кагульский икнул задавленно и глаза у него поползли на лоб. Щёки обмокрились обильными слезами.

   — Я не Распутин? — продолжал бушевать «старец». — Тогда кто же Распутин? А? Покажите мне этого человека! — Он грозно глянул на Судакова. — Одна великосветская змеюка мне только что талдычила, что Распутин — это не я, теперь ты, сучий потрох, талдычишь?

Компания офицеров весело ржала, глядя на устроенное Распутиным представление. Кагульский, стирая слёзы с глаз — платок от обильного потока сделался мокрым, и он выжал его в пустую тарелку, — шептал огорчённо:

   — Вот дурак! Ох, старый дурак!

Непонятно было, о ком это он так отзывается — о себе самом, о Распутине или ещё о ком-то?

   — Тьфу! — наконец плюнул на собравшихся Распутин, сделал приветственный знак офицерам — вас я, дескать, не трогаю, вас я очень уважаю, и пошёл к своему столу.

Причиндал его действительно был велик и уродлив. Распутин на ходу пробовал загнать его в штаны, но не тут-то было — Гришка со своим «достоинством» не справился. Вдобавок ко всему ему захотелось помочиться, и вялый причиндал его неожиданно ожил.

   — Во! — торжествующе вскричал «старец». — Вот каким богатством я обладаю! — Он повернулся к залу, показал, чем обладает. — На него ведро можно вешать! А теперь домой! — скомандовал он, скрутил причиндал, ухватил покрепче рукой и точным посылом, будто опытный футболист, загнал его в ширинку.

Чтобы уложить его получше в штанах, руки Распутин засунул в ширинку чуть ли не по локоть.

   — Заигрался, — сказал «старец» довольно, подходя к своему столу.

В общем, он дал пищу для разговоров не только в Москве, но и в Петрограде, но конечно же больше в Москве, где его знали хуже, чем в столице Российского государства.

А за столом продолжала нести свою трудовую вахту Анисья Ивановна, она добивала уже последнее блюдо и поглядывала жадно, что бы ещё съесть? Распутин вскричал грубо:

   — Всё жрёшь, старая лярва?

Анисья Ивановна на этот раз на окрик среагировала, подняла на Распутина выцветшие глаза, высморкалась в салфетку.

   — Благослови, Гришенька!

   — Благословляю, — небрежно бросил Распутин и с маху опустился на стул, чуть не развалив его. Зад у Распутина был костляв, мускулист и силён.

Через несколько минут рядом с ним оказалась Роза, воскликнула с жаром и интересом:

   — Ну и концерт!

   — Что, понравилось? — лениво спросил Распутин.

   — Не то слово!

   — Я такой, — сказал «старец». — Дай мне выпить!

   — Вина или водки?

   — Дай моей любимой... мадеры. Слаще мадеры нет вина на белом свете.

Роза подала ему бутылку. Распутин привычно раскрутил её, быстро расправился с содержимым, вытер губы и остро глянул на Розу.

   — А тебе, милая, что-то ведь надо от меня... Верно?

   — Надо, — призналась Роза.

   — Что именно?

   — Да отца с матерью у меня выслали в Сибирь...

   — Эвон... — Распутин задумался. — Только-то и всего? В чём же их обвинили?

   — В том, что они — немецкие шпионы.

   — Это у нас умеют ляпать быстро. На фронте только побеждать не умеют.

Роза шмыгнула носом, лицо у неё расстроенно поползло в сторону.

   — Мои бедные папа и мама...

   — Ладно, не трать слёзы попусту, побереги для другого случая.

   — Хорошо, хорошо, — поспешно проговорила Роза и по-ребячьи, кулаками, отёрла глаза. — Уже не плачу!

   — Родителей твоих я вытащу, это для меня тьфу! — сказал Распутин. — А ты не плачь. Вообще никогда не плачь... Когда ты плачешь — выглядишь плохо. И совсем другое дело — когда улыбаешься.

   — Я буду стараться улыбаться. — И Роза заулыбалась ослепительно, незамедлительно показав все свои чистые, влажно поблескивающие зубы, все тридцать два зуба. — Я буду красивой. — Покосилась на Анисью Ивановну и проговорила удивлённо: — Всё ест и ест...