Царский суд - [39]

Малюта, скрывавшийся в тени, теперь выступил и на ухо что-то шепнул Иоанну. Царь вдруг нахмурился и резким движением поворотил на Субботу беспокойный уже лик свой, вперив подозрительно взгляд в спокойные, но теперь вдруг загоревшиеся глаза опричника. Зашевелив губами, он хотел сказать что-то, когда Иоанн предупредил его новым обращением, с дрожью уже в голосе, получившем приметную жёсткость:

   — А проездом, молодец, поразведывай: не говорят ли про какие ни есть затейки наших ворогов внутренних — душегубцев заведомых... Не прослышишь ли про приём какой, с подвохом вредным обереганью нашего государского здравия от кого ни на есть?.. Родня наша как, веселится али думу думает: как бы изжить нас... — Государь с выражением вскипавшего гнева перевёл дух и хриплым шёпотом продолжал: — Не засылают ли кого на наш путь-дорогу?.. Зелья не варят ли где про что?.. Бояра земские как у себя живут-поживают, да перед нами как сбираются лицедействовать?.. Слугами усердными прикидываются, а сами...

   — Грабят народ бедный, мучат своих приспешников!.. — не владея собой от прилившей к сердцу горечи памятованья прошлого, вставил стремительно Суббота, мгновенно покраснев и затем бледнея от ярости.

   — Ого, какой он у нас?! Молодец! — одобрительно ответил державный, приходя в расположение.

   — Ёрш как есть!.. — вставил, по-своему оценя вспышку Субботы, Малюта.

   — Нет, не ершом смотрит... Выше поднимай!.. — произнёс государь, придвигаясь к ответившему Субботе, и прибавил: — Гляди мне прямо в очи!

Устремлённый взгляд Иоанна Суббота не только вынес, не опустив ресниц, но ещё грознее сам глядел в глаза Грозному царю.

   — Не мигнёт даже! — отозвался государь, довольный этим обычным своим испытанием. — Ни искры трепета!.. Не ершом мы назовём, братец, тебя. Слыть тебе Осётром у нас в опричнине!.. Это не мелкая рыбка, в плёсу ей не след болтаться, надо руки пошире развязать... С головой малый... и стоек!.. Первого вижу, чтобы взгляд наш выносил не сопривычки... Как зовут?

   — Субботой.

   — Ты, Суббота, впервой с нами говоришь?

   — Впервой, государь, довелось...

   — Знай же, я тебя не забуду... Такой взгляд — что стрела!..

Глубокое раздумье осенило теперь прикованного к месту Иоанна. Он потупился и концом острого посоха стал царапать теснину половой настилки. Потом медленно поднял ещё раз глаза на Субботу, стоявшего в том же положении, с непотухшим пламенем в очах, от которого молодое лицо получило ужасную прелесть: смесь злобы и язвительности, хватающей за живое. Чувства эти теперь кипели в груди дождавшегося часа мщения — и разгар их не думал тухнуть, одобренный царской похвалой.

   — Зверь крупный! — вырвалось у Иоанна невольно при взгляде на хвалёного им опричника. — Верю, что ты сам ничего не упустишь, что следует... Не ротозей и не мямля. Учёного учить что мёртвого лечить — поздно!.. Наказа поэтому давать не нужно тебе, сам смекнёшь, что и как!..

   — Только бы исполняли наши спешные требования... — ещё раз отозвался Суббота, пользуясь остановкою в речи царской.

   — Написать, это само собой! — отдал приказ комнатному дьяку Грозный и тут же прибавил, обратившись к Субботе: — Только ты сам смотри востро, не забывайся!..

Развязываю руки тебе на дело наше, царское, для опыта. Если похлёбствовать станешь другим ради корысти, ответа спрошу у тебя — я!.. И не спасут тебя никакие заступы. Ступай! Делай и возвращайся, памятуя, что царское око изощряет Бог... По силе — даём силу. Воровства не терплю. Сделаешь что противное нашему веленью — сам себе судья и кара!

Субботу затрясла лихорадка при этих словах полномочия и угрозы царской. Он чуть слышно произнёс, но так, что долетело до слуха чуткого юноши спальника Годунова, стоявшего с ширинкой подле Грозного: «Погибнуть — только бы отомстить!»

Грозный милостивым кивком державной головы отпустил нового любимца — как решили приближённые к царю по словам, обращённым к Субботе, и по данному прозванью, имевшему важный смысл для честолюбцев.

— Остёр больно, как раз шею сломит!.. — по уходе царском решил Алексей Басманов, вздохнув как-то неловко.

Яковлев только посмотрел в сторону уходившего с верховным дьяком Субботы, подумав: «Чего доброго, в товарищи к нам затешется бывший батрак!..» Малюта Скуратов при словах Басманова изобразил князю Афанасию Вяземскому очень наглядно сдавленье руками чьей-то шеи. Ответом пригожего князя было пожатие руки кровожадному Малюте, без сомнения раньше сообщавшему ему, чья шея на очереди.

Через час с письменными полномочиями к воеводам, с достаточной суммой денег на расходы в голове десятка опричников выезжал из Твери по дороге на Ржеву-Пустую наш знакомец Суббота. На него теперь смотрели недавние товарищи как на восходящее светило и новую силу при царском дворе.

Ездоки двигались мелкой рысью, а за ними немилосердно погонял только что купленную лошадку мужичок навеселе, исправно и тепло уже одетый, напевая себе под нос и путая слова песен. Трудно было бы в этом певуне узнать отчаянного горемыку, корчившего когда-то слепца, ещё не знавшего накануне, куда преклонить голову.

Десяток опричников, предводимых Субботой — пожалованным царской волей в Осётры, — много раз возвращался в Александрову слободу и дня через три-четыре снова пускался в новые разъезды, прежде чем очутился к осени в Новагороде. Говорили в слободе Неволе, что Субботу всю весну и лето отвлекали от прямого выполнения первого поручения беспрестанными ничтожными исполнениями боявшиеся нового соперника набольшие опричные. Вот и следили они ревниво за всяким шагом этой «крупной рыбы», как выражался царь, дававший теперь уже третий раз лично поручения, удачно ему приходимые на ум. Но всему же бывает конец, как и всевозможным отвлеченьям. Получая благодарность державного за рассеянье правдивым донесеньем душевного страха, навеваемого ворогами, в последний раз, по счастливой случайности, целых два часа беседовал с державным ночью и успел испросить неотложное повеление: доставить мишуков к Покрову. Так что он лишил ворогов своих всякой возможности засылать себя за чем другим до привоза медведей.