Царский суд - [30]

При отъезде старушка возобновила приглашенье на свадьбу.

   — Приедут, приедут!.. — поспешил за жену и за дочку отвечать скороспел Нечай. — Сам привезу и сынку вашему, милостивцу, наинижайше челом побью на любви да на родственном обереганье от недругов.

Жена не перечила из расчёта, нам хорошо известного. Только одного она боялась, чтобы Нечаю не брякнула новая родня про долг раньше объясненья с ней. Глашенька, приглашённая невестой, собиралась тоже и горячо хотела ехать в Новгород: авось удастся через нового родственника узнать что-нибудь про Субботу, не выходившего у неё из памяти. Мысль о возможности получить этим путём весть о милом, о котором никто ей не мог сообщить ничего дома, заставила быстрее обращаться кровь в жилах и возбудила надежды, к несчастию не исполнившиеся. Не ожидая такого исхода, Глаша повеселела и расцвела как маков цвет. Мать с отцом отнесли эту перемену к желанью Глаши развлечься на свадьбе и не думали её удерживать дома, с другими сёстрами, не выказывавшими особенной охоты ехать с матерью в город.

Нечай поспешил раньше срока отправить жену и дочь. А сам денёк спустя скатал налегке к свадебке к самой.

   — И, вестимо, Нечай Севастьяныч, лучше тебе... попосле нас. Этак будет, на первый случай, сходнее.

А сама думает: «Этим деньком я успею предупредить, чтобы Нечаю не разболтали насчёт расписки».

Приехали гостьи. Вечер наступил, и Данила Микулич пришёл. Февронья Минаевна взглянула на него и нашла очень приглядным, степенным таким.

После первых приветствий невеста и Глаша к девушкам ушли; Данила подсел к жене Нечая и только думал заговорить с ней, как она, вручая ему расписку, низко поклонившись, завела нескончаемое ублажанье его, великого благодетеля, выведшего мужа чуть не из петли...

Чем больше слушал россказни Февроньи жаждущий откровений Данила, тем больше сбивался с толка, теряясь в догадках. От хвалительницы, разыгрывавшей роль свою исправно, ничего он не допытался, кроме одного, что просила она не искать земли, которой у неё в наследство ни от кого не поступало, — залог так только записан. Кто же даст деньги, не справившись, под несуществующую землю? Это подлог ясный! Однако деньги внесены — и этот взнос, как говорил казначей, вывел его из неминуемой беды. Ясно, что Февронья Минаевна тут, должно быть, вправду ни при чём... Есть другое лицо, скрывающее благодеяние своё, но ясно желавшее дать известную выгоду ему, Даниле... За что и кто бы это был, — ломал он напрасно голову. Забыл совершенно или, лучше сказать, упустил из виду Удачин поминок.

Улучила минуту Глаша, в свою очередь, и обратилась к Даниле с просьбой: помочь ей узнать, что сталось с Субботой.

Пред горячей мольбой красавицы не устоял скромный Данила — обещал исполнить.

VI ШАГ БЕЗ ВОЗВРАТА

Когда Глаша просила Данилу Микулича разузнать, где, что и как поделалось с Субботою, Бортенев, давая слово, испытывал странное волнение, до того ещё ему незнакомое. Волнение это было так сладко и заставляло спокойное сердце Данилы биться учащёнными порывами с первого же слова Глаши, когда она, положив дружески руку на плечо Бортенева, вполголоса произнесла:

— Прости меня, Данила Ми кулич, что хочу беспокоить. Долго думала... и верю, что можешь ты, голубчик, Данила Микулич, не откажи прошенью моему! Я, бесталанная, крушусь и маюсь, не знаю, что сталось с Субботой с Осорьиным. Жив ли ещё он? Ты можешь узнать... у вас, может, и известно это самое? Коли нет его... я бы, может, меньше мучилась — один конец. Узнай, голубчик, заставь за себя вечно Богу молить!

И Глаша, не замечая, что делает, хватала за руки степенного Данилу, порывистыми движениями дополняя горячую просьбу.

Данила Микулич вздохнул, отвечая просительнице:

   — Извольте, голубушка, с полным нашим усердием готов служить.

А самому сделалось словно тошно, что не может он теперь же дать ответа, который заставил бы Глашу меньше печалиться. Он и сам не знал, почему Глашина забота с этого времени стала близка его сердцу, как собственная. Просьба ли миловидной дочери Нечая Коптева сама по себе была так заманчива, голос ли, которым произносилась она, так западал в душу, или смятение, невольно овладевавшее просительницей с каждым новым словом, передавалось Даниле вместе с содержанием просьбы, — только делец Данила Микулич с этого дня стал задумчивым. В бытность у них гостей он как будто избегал Глаши, а когда слышался её голос, весь превращался во внимание. Уехали гостьи, и с чего-то стал грустить софийский дьяк. Иногда среди чтения деловой отписки начиная вдумываться в смысл сколько-нибудь затруднявшей его просьбы, делец вдруг переносился мыслию к молодой Коптевой и начинал думать: как она примет его сообщение. Действительно ли меньше станет крушиться девушка, когда узнает, что тот, кого в просьбе своей называла она ненаглядным, уже не существовал? По смыслу горячей речи и по смятению, с которым высказывала Глаша, как томит её неизвестность, Данила заключал, что эта весть, если прямо ей передать, могла возбудить ещё большее страдание. Нужно как бы то ни было послабить тяжёлый удар. Над этим придумываньем ломал голову честный Данила; лгать он бы ни за что не решился, да и правда во всей наготе своей, сдавалось ему, хуже неизвестности. Поэтому, прочитав на другой же день в списке