Царский изгнанник (Князья Голицыны) - [143]

   — Что ты пристал к этому мальчику, — сказал Чальдини. — Неужели ты не можешь найти шуток остроумнее и разнообразнее этой? Какое тебе дело до его происхождения?

   — Он происходит от знаменитого Уриила Акоста[74], который происходил от Маккавеев... в прямой линии, дядюшка.

   — Какое тебе дело? Помни, что ты происходишь от честного и трудолюбивого человека, от трезвого человека, хотя и моряка, и старайся тоже быть человеком честным, трудолюбивым и... трезвым, хотя ты и не моряк... Кстати, я ещё не сказал тебе, что твоя мать переехала в Кастелламмаре, я сам отвёз её туда, прожил с ней две недели и через неделю опять поеду к ней на всю зиму.

   — Будем помнить и... будем писать в Кастелламмаре, — отвечал Педрилло, кинув беглый взгляд на Мишу, как будто призывая его в свидетели того, что сказал его дядя.

   — Она намерена провести всю зиму у своего зятя, — продолжал Чальдини, — она очень подружилась с новой своей невесткой... Да, невестку её зовут, как и её, Элеонорой, поэтому не забывай всякий раз выставлять на адресе: рождённой Чальдини... Разумеется, не большая беда, если письмо твоё попадёт и к невестке, но всё же лучше...

Миша, в свою очередь, взглянул на Педрилло, и взгляд этот неприятно на него подействовал.

   — Это всё вздор!.. Я уже признался тебе, что соврал, стало быть, нечего и говорить об этом.

Педрилло быстро выскочил из-за стола и, взяв с собой Акосту, пошёл в соседнюю комнату, где на длинном, под мрамор выкрашенном столе расставлены были испанские и венгерские вина и разные иностранные ликёры.

   — Однако ж как он крепок на ноги, — сказал Чальдини, — языком мелет, сам не знает что, а ноги даже не пошатнутся; где это он выучился пить?

   — Уж, верно, не у нас, — отвечал Ренодо, — у нас за столом вина не подают.

   — Изредка покутить — не беда, — продолжал Чальдини, — я заметил, что это даже полезно для здоровья, но если с лёгкой руки все сорок два луидора истратятся так же, как первые семь, то я не предвижу для моего племянника ничего доброго.

   — О нет, не беспокойтесь, доктор, — сказал Ренодо. — Он вовсе не таковский. Никто из нас никогда не замечал в нём ни малейшего пристрастия к вину... Это он так, на радостях кутит. Он добрый малый, но жаль, что, подвыпив, так пристаёт к маленькому Акоста.

   — Скажите, доктор, — сказал Миша, я всё забываю спросить вас об этом: Педрилло вам родной или двоюродный племянник?

   — Родной. Его мать — моя родная сестра, но я привык с детства смотреть на неё как на родную мать. Она двенадцатью годами старше меня, и когда наша мать скончалась, она заменила её мне и моему покойному брату.

   — А Мира-отец давно умер?

   — Давно. Он погиб в стычке с алжирскими пиратами в восемьдесят четвёртом году; в июле десять лет минет... Я думал, Педрилло говорил вам это. Ш-ш-ш! Вон он идёт. Как бы не расстроить его этим грустным разговором.

Выпив в буфете большую рюмку ликёру и заставив своего адъюнкта выпить маленькую, Педрилло возвратился на своё место веселее или, правильнее сказать, мрачнее прежнего.

   — Что вздор? И в чём ты признался? — спросил его Аксиотис. — Уходя, ты пробормотал какие-то несвязные слова.

   — Вздор... конечно, вздор, что виконт происходит от Маккавеев.

   — Ну, опять начал! — сказал Ренодо.

   — По крайней мере, — продолжал Педрилло, всё больше и больше пьянея, — он происходит от них не в прямой линии. В нём течёт такая кровь, что всякую маккавеевскую за пояс заткнёт. Его мать, говорят, была красавица, а отец его был банкиром короля дон Педро II.

   — Послушай, Педрилло, — перебил его Чальдини, — ты уже слишком завираешься, — я, правда, обещал тебе не мешать веселью; но ведь ты напился до безобразия, до глупости. С чего ты взял говорить такие дерзости бедному мальчику, который тебе ничего не сделал? Положим, он не понимает твоей обиды...

Видя, что Чальдини за него заступился, Акоста счёл полезным заплакать.

   — Очень понимаю, господин доктор, — сказал он, всхлипывая, — не велите господину Мира обижать меня. Со вчерашнего утра он не даёт мне прохода: всё жидёнок да жидёнок!.. А вчера сами вы обещали, господин Мира, что если фокус ваш удастся...

   — Ну, полно, полно! — сказал Педрилло. — Говорят, больше не буду.

   — Что он тебе обещал, Джованни? — спросил Аксиотис.

   — Он обещал, что если я помогу ему сделать фокус с вашей картинкой и со шляпой господина Буало, то он... ведь я сдержал своё обещание, господин Мира, отчего ж вы не держите своего?

   — Вы были правы, мой любезный адъюнкт, — вполголоса по-гречески сказал аббат, — какой, однако, он притворщик!..

   — Да!.. Кто бы мог ожидать такой развязки! — отвечал, тоже по-гречески, Аксиотис. — Но, пожалуйста, оставьте это... Если бы не его фокус, то мне, может быть, не видать бы карьеры, которую я так быстро сделал.

   — Правда, — сказал аббат, — однако намерение его...

   — Право, ни слова не понимаю по-гречески, господа, — притворно обиженным тоном сказал Чальдини, — у вас, видно, важные секреты. Не хочу мешать вам. Прощайте, скоро восемь часов. Меня ждёт граф Шато Рено на вечер. А вы решительно не поедете к нему, Миша?

   — Нет, доктор. Скажите ему, что я очень устал после экзамена.