Царский изгнанник (Князья Голицыны) - [145]

После ухода аббата и Чальдини из кофейной, Педрилло злобно поглядел на выдавшего его Акоста и опустил глаза, не смея поднять их на Аксиотиса и на Мишу. Аксиотис успокоил его.

   — Напрасно ты сердишься на этого мальчика, — сказал он, — если б ты предупредил его, что дело не в простом фокусе, то, вероятно, он не проболтался бы, а выдать фокус — не большая ещё обида, особенно в сравнении со всеми оскорблениями, которые ты наносишь ему два дня сряду.

   — Мне досадно, — отвечал Педрилло, — что от глупой его болтовни ты можешь подумать, что я имел намерение повредить тебе; а я сам собирался после обеда рассказать тебе всю историю. Я предвидел, что из твоего Ментора не выйдет для тебя ничего неприятного, что, напротив того, он понравится аббату.

   — Ну, и тем лучше. Не будем больше говорить об этой истории, которая так благополучно окончилась. Не будем портить нынешнего вечера, который обещает быть очень весёлым... Посмотрите-ка, какой красавец подсел в наше соседство. О чём это он так долго разговаривает с половым? Видно, иностранец не умеет спросить, чего хочет.

   — Вот, — сказал Педрилло Мише, — извольте доказать, что ваша светлость действительно сорвалась с Вавилонской башни. Придите на помощь к этому несчастному чужеземцу, находящемуся в таком безвыходном положении.

   — Его языка, — отвечал, смеясь, Миша, — на Вавилонской башне не преподавали.

   — Ну так если вашей светлости не угодно выручить этого интересного иностранца, то я сам его выручу. Пойду проэкзаменую его по языкам, которые сам знаю.

Сказав это, Педрилло с важной осанкой подошёл к иностранцу.

   — Вы, вероятно, не француз, милостивый государь? — спросил он очень серьёзным голосом.

Иностранец промолчал.

   — Господа! Я сделал важное открытие: господин этот — не француз! — торжественно объявил Педрилло товарищам.

Иностранец промолчал и гневно посмотрел на Педрилло.

   — Этот господин и не итальянец, — сказал Педрилло, — посмотрим, может быть, он говорит на мёртвых языках?

   — Долго ли намерен ты, Каталина, употреблять во зло наше терпение, — спросил Мира.

Иностранец сделал движение, что хочет встать с места.

   — Он в древнем римском языке не сильнее, чем в новом, господа, — сказал Педрилло, — но по глазам его видно, как ему прискорбно, что он не может оценить моё красноречие. Ну-ка по-гречески:— Уважаемый чужеземный иностранец...

Иностранец выскочил из-за стола и пошёл прямо на отступающего Педрилло.

   — Чёрт побери! — закричал он самым чистым русским наречием. — Надоел до смерти, с... собачий сын!

Услышав родные слова, Миша пошёл к иностранцу навстречу.

   — Не могу ли я быть тебе полезным? — сказал он. Половой, кажется, не понимает, чего ты хочешь.

   — Целый час добиваюсь я от него рюмочку джину и кусочек ветчины и не могу вдолбить ему...

Миша перевёл половому требование иностранца.

   — С кем я имею честь говорить? — спросил Миша.

   — Что тут за честь? Это — пустая фраза, — отвечал иностранец, — я князь Никита Волконский, — надо, по здешним обычаям, прибавить к твоим услугам... Сын князя Фёдора Львовича, — может быть, слышал... А ты кто такой?

   — Голицын. Сын князя Алексея Васильевича.

   — И внук князя Василия Васильевича? Как же, знаю. Что же ты делаешь здесь, в Париже?

Миша рассказал Волконскому всё, что тот желал знать, и сам узнал от него, что он служит в Амстердаме младшим секретарём русского резидента Хвостова, что старший брат его, князь Пётр, служит там же и что оба они приехали провести карнавал в Париже.

   — Брат мой немножко говорит по-французски, — сказал князь Никита. — Он завёл меня сюда и обещал приехать опять. Без него я как без языка. Видишь, даже этих пустяков спросить не сумел, — прибавил Волконский, выпивая поданную ему рюмочку можжевелевого ликёра и закусывая её тартинкой. — Не хочешь ли, я тебя попотчую?

   — Джин я, пожалуй, попробую, а есть не могу больше. Я здесь с половины шестого только и делал, что ел да пил.

   — А кто этот молокосос, что ко мне так приставал? Пойдём, проучим его.

   — Это мой сорбоннский товарищ; он-то и давал нам нынче обед, и сам слишком много выпил, оттого и стал весел не в меру.

   — Что ж он мне-то болтал? Хоть и пьяный, а, чай, он видел, что я его не понимаю.

   — Он хотел помочь тебе и говорил тебе разные фразы на разных языках, надеясь дойти до такого, который ты понял бы. Сядем за большой стол; я познакомлю тебя с моими товарищами.

   — Они говорят по-русски?

   — Нет, а разве ты, кроме русского, ни на каком языке не говоришь?

   — По-голландски немножко говорю, а по-французски только и выучил одну фразу на всякий случай: «Фьякр? Отель «д’Эспань!..» Понял ли бы ты меня, если б был извозчиком?

   — Мы и без этой фразы проводим тебя в твою гостиницу, если князь Пётр Фёдорович опоздает.

   — Что это публика так расхлопалась? — спросил Волконский. — Неужели ей нравится фальшивое пение этой мамзели?

   — Ей нравится смысл песни, в которой намекается на мадам.

   — Кто эта мадама?

   — Старушка, на которой, говорят, женился король.

   — Охота ему жениться на старухе. Лучше б молоденькую взял... А эта певица не дурна собой.

   — Купите у меня, добрые господа, — сказала маленькая девочка, предлагая Волконскому и Мише по букетику сухоцвета.