Царский изгнанник (Князья Голицыны) - [134]

Немногие воспользовались этим позволением; в числе их был Миша, который, полавировав от скамейки до скамейки, вышел из залы так, что никто, — думал он, — не заметил, что он вышел.

Аксиотис догнал его в прихожей.

   — Куда это ты? — спросил он. — Ты что-то бледен.

   — Мне очень нездоровится, — отвечал Миша, — пойду домой, лягу.

   — Пойдём вместе....

   — Нет, Аксиотис, оставайся, пожалуйста. Может быть, аббат заметит, что я ушёл с его чтения; так ты скажи ему, что я очень расстроен, даже болен и что мне никак нельзя было оставаться.

   — Я передам это поручение Расину, а сам сейчас же приду домой: зайди в лавочку да возьми какой-нибудь закуски, я проголодался....

   — Бой Ахиллеса с Гектором, — продолжал Ренодо, — по мне, лучшее место из «Илиады»... Но прежде чем начать чтение, надо поставить балл молодому человеку, так блистательно, по моему мнению, выдержавшему экзамен; давеча я предоставил господину Голицыну поставить себе балл по собственной его оценке, теперь я прошу вас, господин Расин-старший, поставить балл вот в этой клетке.

Расин-старший взял тетрадь и крупной цифрой поставил в указываемой ему клетке шесть.

   — Вы, конечно, согласны с этим баллом, господин Буало? — спросил аббат.

Буало молча взял тетрадь и прибавил к шести крест длиною во всю клетку.

   — А что ж, Аксиотиса вы вызовете? — спросил он.

   — Сейчас, — отвечал аббат, — только кончу обещанное мною чтение. Всего с небольшим сто стихов.

Чтение началось. Аббат читал с таким экстазисом, скандировал с такою отчётливостью, останавливался на полустишиях с такой добросовестностью, произносил всякое слово с такой ясностью, что на прочтение ста тринадцати стихов потребовалось около четверти часа.

   — Ишь как тянет! — шёпотом говорил Аксиотис сидевшему рядом с ним Педрилло. — Ну сам суди, не заслуживает ли он, чтоб ему сейчас же сунуть моего Ментора под нос? О Ментор, Ментор! Куда девался ты?!

   — По мне... — отвечал Педрилло довольно громко, чтоб сидевшие за красным столом могли, если б захотели, слышать его, — по мне, господин аббат читает удивительно хорошо, и ты слишком взыскателен, несправедлив...

   — Удивительно хорошо! — почти вслух повторил Аксиотис, передразнивая Педрилло. — Это не стихи; это Бог знает что: точно взвалили ему на плечи тяжёлый мешок с песком, и тащит он его, запыхавшись и спотыкаясь, на крутую утёсистую гору...

   — Очень поэтическое сравнение, — сказал Педрилло, — жаль, что ты не употребил его в своей эпиграмме!..

Аксиотис, ничего не ответив, пошёл передавать Расину поручение Миши.

   — Не знаю, успею ли я, — сказал Расин, — сейчас после чтения отец везёт меня домой; надо поскорее сообщить мою неожиданную радость матери. Ты знаешь, Аксиотис? Я по твоей милости получил шесть с крестом...

   — Ты хочешь сказать, по милости Голицына...

   — Господин Аксиотис! — провозгласил Ренодо. — Пожалуйте сюда.

Аксиотис подошёл к столу.

   — Что вы такой бледный? Видно, боитесь, как бы я не попросил вас рассказать то, что я сейчас прочёл; вы, я думаю, ни слова не слыхали: всё время разговаривали с соседями... Грек, и не слушает, когда читают Гомера! Стыдитесь, милостивый государь, ведь вам чуть ли не двадцать пять лет!..

«Эва! Сколько сразу хватил!» — подумал Аксиотис.

   — Не беспокойтесь, — продолжал аббат, — я вас подозвал не для того, чтобы экзаменовать, — а вот господин Буало желает познакомиться с вами и поговорить о ваших чертежах.

   — К услугам господина Буало, — отвечал Аксиотис.

   — Скажите мне, пожалуйста, господин Аксиотис, — сказал Буало, — вы сделали сочинение товарищу вашему Расину для нынешнего экзамена?

   — Нет, господин Буало.

   — По крайней мере, вы помогали ему вместе с Голицыным?

   — То есть изволите ли видеть, господин Буало, помогал и поправлял собственно Голицын, а я только вымарывал то, что они оба писали: у Расина было и без того много лишнего, а Голицын ещё прибавил, и вышло вместо экстракта из «Илиады» какое-то донесение из полицейской управы; ну, я все лишние подробности и вымарал... а потом, вымарав так много, я, конечно, должен был кое-что и приписать; но ведь это позволено господином аббатом, — прибавил Аксиотис, обращаясь к аббату.

   — Ну, а это ваша работа? — совершенно неожиданно спросил Буало, развернув перед Аксиотисом найденный им в шляпе рисунок.

Аксиотис смутился, узнав своего Ментора. «Когда ты, Ментор, успел?.. — подумал он. — Мира не отходил от меня ни на шаг... Уж не во время ли своего экзамена он спроворил?!»

   — Ваша? — повторил Буало.

   — Моя, — тихо отвечал Аксиотис.

   — Позволите вы мне прочесть её этим господам?

   — Я боюсь, как бы господин аббат...

   — Не бойтесь, я вам ручаюсь, что мой добрый, мой милый Ренодо не обидится, — сказал Буало, — да и что тут обидного, что природный грек читает по-гречески лучше француза, хотя бы и самого учёного? Я, по крайней мере, нимало не обиделся бы этой эпиграммы, хотя я всю жизнь провёл с греческими классиками и, наверное, теоретически знаю их не хуже вас и, может быть, даже не хуже аббата.

   — Какая эпиграмма? — спросил Ренодо. — На меня ещё никто не писал эпиграмм. Прочтите, пожалуйста.