Царская Семья - жертва темной силы - [195]

Из показаний Медведева, охранника наружной стороны дома:

«Царь по внешнему виду все время был спокоен, ежедневно с детьми выходил гулять в сад, сын Алексей ходить не мог, у него болела нога, и его носили в сад на руках, выносил его на руках всегда сам Царь, который вообще всегда сам ходил за ним. Супруга Царя в сад не выходила никогда, а выходила лишь на парадное крыльцо к тыну, окружавшему дом, а иногда сидела возле сына, который обычно сидел в коляске. Царь по виду был здоров и не старел, седых волос у него не было, а супруга Царя начинала седеть и была худощава. Дети вели себя «обыкновенно» и улыбались при встрече с караульными. Разговаривать с ними запрещалось. Доводилось ему, Медведеву, разговаривать с Царем при встрече в саду; однажды он спросил его, «как дела, как война, куда ведут войско?» На это он ему ответил, что война идет между собой, русские с русскими дерутс..»

Как Пьер Жильяр, так и Н. Соколов пишут, что моральное состояние Царской Семьи, несмотря на все окружающие их ужасы, было довольно бодрым. Все они сохранили удивительную веру в Бога, которая их поддерживала еще в Тобольске. Государыня с дочерьми часто пели духовные песнопения, и их пение разносилось по всему дому. Эти духовные песнопения невольно смущали души разнузданных солдат.

Из показаний одного охранника, Якимова, на следствии Н. Соколова:679

«Они иногда пели. Мне приходилось слышать духовные песнопени Пели они Херувимскую Песнь. Но пели они и какую-то светскую песню. Слов ее я не разбирал, а мотив был грустный. Это был мотив песни «Умер бедняга в больнице военной». Слышались мне одни женские голоса, мужских ни разу не слышал…»

Далее Якимов рассказывал о звере-Авдееве, который был пьяницей, грубым и неразвитым. Если к нему Царская Семья обращалась с какой-либо просьбой, то он говорил о них:

«Ну их к черту!» - и в просьбе отказывал.

Отказать в чем-то Царственным узникам - доставляло Авдееву удовольствие. Как-то его попросили разрешить открыть на некоторое время окна. Он разрешения не дал, а потом об этом рассказывал, похваляясь своей жестокостью перед другими охранниками. Государя Авдеев называл «Николашкой», а всю Семью - «они».

Охранник Якимов говорил о коменданте Авдееве:

«Он, как только попал в дом Ипатьева, так начал таскать туда своих приближенных рабочих… Все эти люди бражничали в доме Ипатьева, пьянствовали и воровали царские вещи. Раз Авдеев напился до того пьяный, что свалился в одной из нижних комнат дома… А в нижний этаж он попал тогда после посещения в таком виде Царской Семьи; он в таком виде ходил к ней. Пьяные они шумели в комендантской комнате, орали, спали вповалку, кто где хотел, и разводили грязь. Пели они песни, которые, конечно, не могли быть приятны для Цар Пели они все: «Вы жертвою пали в борьбе роковой», «Отречемся от старого мира», «Дружно, товарищи, в ногу»..

Припоминаю еще, что вел Авдеев со своими товарищами разговоры и про Распутина. Говорил он то, что многие говорили, о чем и в газетах писали много раз…»

Далее комментирует сам Н. Соколов:

«Красноречивее всяких слов говорит сам дом Ипатьева, как жилось здесь узникам. Необычные по цинизму надписи и изображения с неизменной темой: о Распутине. Как глубоко ошибаются те, кто думают, что яд этого чудовища не проник в народные массы».

Роберт Вильтон пишет:680

«Стража Ипатьевского дома состояла исключительно из русских, под начальством русского Александра Авдеева, коменданта дома, другого русского, Александра Мошкина, - его помощника и начальника караула, русского же Павла Медведева. Но все они, подобно Белобородову - русскому рабочему,681 председательствовавшему в Совете, были лишь пешками в руках красных евреев Свердловых, Голощекиных. По нескольку раз в неделю Голощекин приходил производить обход. Белобородое его сопровождал. С ним приходил также Юровский. Они ничего не находили нужным изменить.

Так продолжалось в течение мая и первой половины июня месяца. Пока русские караульные обращались с арестованными плохо, «начальство» ничего не изменяло…»

Р. Вильтон пишет, что русские стали постепенно менять свое поведение по отношению к узникам. Они смягчились под влиянием близости к Государю и его Семье. Они стали задумываться не только над смыслом слова «царь», но теперь их влекла к себе личность самого Императора и его Семьи.

Стража орала похабные песни, а в ответ им неслась Херувимская; она выкрикивала непристойные слова, а этому вторили духовные песнопени Это тронуло сердца солдат и в них заговорила совесть.

Роберт Вильтон пишет (с. 68):

«Невероятная кротость и страдальческое смирение Семьи возбуждали у охраны сначала сомнения, потом раскаяние, а затем и жалость. За что они страдают? Зачем томятся? Так стали думать многие из охраны, не исключая и самого Авдеева.

Благочестие, мягкость, простота пленников стали обезоруживать этих людей, несмотря на всю грубость их воспитания и их революционной среды. Непристойные песни стали слышаться реже, потом затихли…»

Когда поезд с Царскими детьми прибыл в Екатеринбург, то Пьеру Жильяру и его спутникам, ехавшим с ним в товарном вагоне, не позволили присоединиться к Императорской Семье. Через некоторое время им большевики объявили, что они свободны и могут уезжать. Но Пьер Жильяр и его коллега Сидней Гиббс хотели сделать что-то, чтобы облегчить судьбу Царственных узников. Жильяр пошел в английское и шведское консульства.