Царизм и третьеиюньская система - [21]

АГРАРНЫЙ ВОПРОС

От крестьянского «цезаризма» к аграрному бонапартизму.

Думский бонапартизм Столыпина был производной от его аграрной политики. Третьеиюньская Дума представляла собой политическую надстройку над знаменитым указом 9 ноября 1906 г., в задачу которой входило увенчать ра­дикальную экономическую реформу серией политических реформ. Эти реформы были поставлены царизмом в пря­мую зависимость от новой аграрной политики, выражен­ной в другой столыпинской формуле: «Сначала гражда­нин, потом гражданственность» — сперва создание мас­совой социальной опоры самодержавия в лице кулачест­ва, а затем уже «гражданские», сиречь либеральные, реформы.

Столыпинская аграрная программа была объявлена «осью внутренней политики». Она рассматривалась как главное и по сути последнее средство спасения от револю­ции. «...Крепкое, проникнутое идеей собственности, бога­тое крестьянство,— говорилось в особом секретном журна­ле Совета министров от 13 июля 1907 г.,— служит везде лучшим оплотом порядка и спокойствия, и если бы прави­тельству удалось проведением в жизнь своих землеустрои­тельных мероприятий достигнуть этой цели, то мечтам о государственном и социалистическом перевороте в России раз навсегда был бы положен конец». «Но столь же неис­числимы,— подчеркивал журнал,— были бы, по огромной

важности своей, последствия неудачи этой попытки прави­тельства осуществить на сотнях тысячах десятин принятые им начала землеустройства. Такая неудача на многие годы дискредитировала бы, а может быть, и окончательно похо­ронила бы все землеустроительные начинания правитель­ства, являющиеся ныне, можно сказать, центром и как бы осью всей нашей внутренней политики. Неуспех вызвал бы всеобщее ликование в лагере социалистов и революцио­неров и страшно поднял бы престиж их среди крестьян» ^!.

Итак, царизм отдавал себе ясный отчет в том, что сво­им новым аграрным курсом он играет ва-банк. Это пони­мание подчеркивается тем обстоятельством, что новая по­литика представляла собой прямую противоположность прежней политике самодержавия в крестьянском вопросе, принципиальный поворот. Оценивая значение этого пово­рота, В. И. Ленин писал: «Эта перемена не случайность, не колебание курса министерств, не измышление бюрокра­тий. Нет, это глубочайший „сдвиг“ в сторону аграрного бонапартизма, в сторону либеральной (в экономическом смысле слова, т. е. = буржуазной) политики в области крестьянских поземельных отношений» [110][111].

Коренная идея прежней аграрной политики состояла в сохранении и укреплении общины; указ 9 ноября исхо­дил из необходимости ее повсеместного и форсированного разрушения. «Виновником» здесь оказалось крестьянство, которое во время революции выдвинуло требование кон­фискации помещичьих земель и национализации всей зем­ли. До этого самодержавие рассматривало крестьянство как консервативную силу, как свою массовую социальную опору.

Не следует думать, что это была иллюзия, простое за­блуждение. Иллюзия не могла бы продержаться почти пол­века, начиная от реформы 1861 г. Заблуждением нельзя объяснить то исключительное упорство, с которым господ­ствующий класс оберегал общину. Достаточно сослаться на авторитетное в данном вопросе свидетельство Витте, кото­рый руководил особым совещанием, изыскивавшим спосо­бы разрешения крестьянского вопроса (1902—1905 гг.). Во время обсуждения указа 9 ноября в Государственном совете он заявил, что совещание было закрыто сразу же

после того, как оно пришло к выводу, что «надо постарать­ся водворить личную собственность». И вслед за этим «пос­ледовали манифесты..., повелевающие не трогать ни в ка­ком случае земельное общинное владение» [112].

В пореформенный период крестьянство в целом дейст­вительно являлось массовой социальной опорой самодер­жавия. В. И. Ленин неоднократно подчеркивал этот факт. Когда он, характеризуя бонапартизм, говорил о нем как о лавировании монархии, «потерявшей свою старую, патри­архальную или феодальную, простую и сплошную, опо­ру» [113], он разумел под таковой крестьянство.

На первый взгляд это утверждение противоречит на­шему представлению о революционной природе крестьян­ства, ленинскому тезису о крестьянстве как главном союз­нике пролетариата в демократической революции, его же положению о борьбе двух тенденций в решении аграрного вопроса, которая завязалась еще накануне реформы 1861 г.: прусской, помещичьей, и'крестьянской, революци­онно-демократической. На самом деле противоречия здесь нет, вернее, это было противоречием реальной действитель­ности. Экономическая неразвитость крестьянского хозяйст­ва, его полунатуральный характер являлись той объектив­ной основой, на которой покоились политическая отста­лость крестьянства, его темнота, сословная замкнутость, прочные и длительные царистские иллюзии. С развитием капитализма эта объективная основа размывалась, но это был долгий, мучительный процесс: рост крестьянской ре­волюционности, хотя и неуклонный, шел сперва очень мед­ленно и неравномерно. Таким образом, крестьянство слу­жило опорой царизму в том смысле, что оно было еще недостаточно революционно, что полуфеодальная его природа преобладала еще над фермерской.