Царевны - [3]
Старшей из них, Марфе, было изрядно за двадцать. Софье всего девятнадцатый кончался. Обе они были рослые, плотные, чернобровые, белолицые. Марфинька и лицом, и станом была очень схожа с Софьюшкой. Малость пониже только сестрицы младшей была она, да и яркости Софьюшкиного лица у ней не хватало. Все краски на нем словно повыцвели. В черных глазах, которыми Софьюшка, как огнем, опаляла, того жару не было, брови соболиные так высоко, смело и гордо, как у сестрицы младшей, у старшей не взлетывали.
— Сестрицы, государыня Наталья Кирилловна наутро к Сергию Преподобному идет, — сказала Софья, подойдя к засевшим под крыжовником и смородиной сестрам.
Словно вспугнутые птицы поднялись, шурша шелковыми одеждами, царевны.
— Наутро? К Сергию Преподобному? А нас когда оповещать будут? Собраться не поспеем! — раздались, заглушая птичье пенье, девичьи голоса.
А к царевнам-сестрицам уже три тётки, сестры царевы, поспешают.
— В поход богомольный наутро идет государыня. Никому не сказавшись, идет.
У тёток, старых девушек, лица обиженные. Особенно недовольна старшая, Ирина Михайловна, в молодости веселая красавица, первая песенница и хороводница, а теперь богомолица и постница, всегда суровая, не улыбающаяся, с худым желтым лицом. Лет ей немало. За сорок давно. Когда скончалась первая братнина жена, Мария Ильинична Милославская, Ирина Михайловна, до новой его женитьбы, всем теремом, как старшая, заправляла, а как женился царь, сразу конец ее власти пришел.
Уже три года как молодая царица всем заправляет, а все царевны, и большие, и меньшие, из ее рук смотрят. Особенно много воли забрала она, как Петр-царевич родился. И прежде царь Наталью Кирилловну сильно любил, а теперь просто души в ней не чает. На все согласен, что только скажет царица.
>>Медаль, вычеканенная в честь рождения царевича Петра.
— Ей бы с нами по уговору, по согласию, а она все тишком да молчком, — негодует Ирина Михайловна и постукивает от раздражения своим драгоценным посохом из кипарисового дерева. Каменьями, золотом посох этот изукрашен. Достался он Ирине Михайловне от матери ее Евдокии Лукьяновны Стрешневой, жены первого царя из рода Романовых, Михаила Федоровича. Не расстается с ним царевна никогда.
— Государыня лесами зелеными поедет, в шатрах на душистых полянах ночевать станет, а мы здесь в духоте да жаре… — жалобно, чуть не плача, проговорила не в меру растолстевшая Анна Михайловна.
— На свет Божий взглянуть всякому хочется, — поддержала сестру Татьяна Михайловна.
— Из потайного места, из-за запоны шелковой на послов немецкой земли поглядим, — с подзадоривающей насмешкой вдруг вставила, сверкнув глазами, Софья.
Шестнадцатилетняя Катеринушка на эти ее слова даже рукой отмахнулась.
— Из-за запоны с потайного места на послов глядеть! Придумала. Теперь в зелень густую, в перелески, под небо широкое тянет…
— А хуже всего, что не по обычаю царица поступает, — перебила Катеринушку Ирина Михайловна. — Негоже так-то, не посоветовавшись да не предупредивши.
— Не блюдет старых обычаев Наталья Кирилловна, — поддержала сестру Анна Михайловна.
— И не впервой это, — подхватила было и Татьяна Михайловна, но звонкий голос Марьюшки покрыл ее слова:
— Попросимся у государыни, чтобы и нас взяла с собой, и вся недолга.
Против этого никто слова не сказал. Всем была охота великая у Троицы-Сергия побывать. Только, как стали перебирать, кого проситься посылать, — все призадумались.
Царевны-тётки сразу идти отказались.
— Негоже это нам. Годы наши не такие, чтобы спрашиваться. Откажет — обида большая.
Евдокеюшку-смиренницу хорошо бы послать. Старшая она между сестрицами, и с царицей у нее неладов не было. Всем хороша Евдокеюшка для посылки, да в одном у ней недохватка: не речиста больно. Слово вымолвит, за другим в карман идет. Пока достает, о чем речь завела, — позабудет.
Марфа с Софьюшкой много речистее. Софья особенно. Но их лучше с мачехой не сводить. Не ладят они с ней. Катеринушка тоже вовремя смолчать не умеет. Вот разве еще Марьюшка…
И в то самое время, как на Марьюшке остановились, Федосьюшка в сад пришла. Не успела царевна рот раскрыть, чтобы сестрицам про поход рассказать, как все зараз, в один голос, ей навстречу:
— Федосьюшка к царице пойдет!
На Федосьюшке все сразу порешили. Ее Наталья Кирилловна любит. Еще на днях говорила, чтобы Федосьюшка к ней почаще в покои хаживала. Детки царицыны ждут не дождутся, чтобы царевна с ними позабавилась.
Отправили к царице Федосьюшку.
Скорехонько, руками привычными, обрядила мама свою царевну для выхода. Повязку Федосьюшкину девичью — венец, шитый жемчугом, — на голове поправила, тяжелый косник — на конце косы подвеску треугольную из каменьев цветных — подергала, посмотрела, крепко ли вплетено и, как всегда, не удержалась, сказала:
— Эх, коса-то у тебя, царевна, тихо растет. Коснику, почитай что, держаться не в чем.
Поохала мама, летник царевне выходной через голову продевая, что и шея-то у Федосьюшки больно тонка, и плечи под оплечьями, каменьями зашитыми, словно гнутся.
— Мне бы поскорей, мамушка. Сестрицы да тётушки меня в саду дожидаются, — остановила ее царевна и отстранила рукой ларец уборный, который поднесла ей Дарья Силишна.
