Царевна-лягушка для герпетолога - [101]

— Я теперь думаю, если бы успел надеть кольцо, когда мы ее к нам привезли, может быть, она бы не улетела? — понуро проговорил Иван.

— Надо было прямо после экзамена вас не в ресторан, а домой везти, — признал свой промах Лева.

На этом разговор невольно замер. Поскольку планы на будущее мы строить откровенно опасались, а обсуждать то, что пережили недавно, не имели сил, то просто сидели, наблюдая за уверенными движениями Щуки или вглядываясь в горизонт, где продолжали сшибаться темно-фиолетовые тучи, пронизывая толщу воды стрелами молний. Впрочем, гроза шла где-то возле покинутого нами заклятого берега, и Щука обходила ее стороной. Обрадованный нашему благополучному возвращению Тигрис умиротворенно и очень громко мурчал, как заправский кот-баюн, и нас с Левой, впрочем, как и Ивана, неудержимо клонило в сон, и даже громовые раскаты на горизонте не могли эту дремоту рассеять.

Какое-то время мы еще крепились, пытаясь наблюдать, как алые закатные всполохи отражаются в волнах, как отливает золотом чешуя Щуки. Но потом нас как-то незаметно сморило, благо на спине гигантской рыбины оказалось достаточно места, чтобы разместиться с комфортом, прижавшись друг к другу, подложив под щеку рюкзаки и даже не подумав о том, чтобы достать видавший виды спальник.

Сон тянул причудливую канитель, связывая прошлое и будущее, собирал скатный жемчуг со спины Щуки, нанизывал на нити воспоминаний.

Мы с Василисой, отпев концерт на фестивале в Кижах, сидели на лавке с сотрудницей музея, которая объясняла нам, как делать Олонецкую сетку-поднизь, неизменный элемент девичьего головного убора, очень красивое и кокетливое обрамление короны или повязки, напоминающее модную дамскую шляпку. За неимением конского волоса мы использовали лески, на которые нанизывали бисер, сплетая в причудливый узор. Лева с Иваном сидели в Красном углу и что-то обсуждали с местными.

При этом я отчетливо помнила, что в Карелию в прошлом году мы ездили уже без Василисы.

Подруга скрепила нитью готовые сегменты и принялась украшать коруну, которая вместе с сеткой-поднизью была элементом не только девичьего, но и свадебного головного убора. Я замешкалась и засмущалась, рассматривая свой почти готовый убор и понимая, что тоже собираюсь под венец. Однако прежде следовало закончить одно важное дело. Не просто же так Лева и Иван смотрели выжидающе, словно куда-то торопили.

— Ты же присмотришь за братом? — с надеждой глянула на меня Василиса. — Как бы он в разговоре с Пряхами не продешевил и не оплошал.

Я вспомнила, для чего мы нижем поднизь, и, поскорее прикрепив сетку к венцу, засобиралась в дорогу.

Едва выйдя из избы, мы с Иваном и Левой оказались подле могучего дуба, которого на Кижах, я точно это знала, никогда не росло. Впрочем, знакомый и любимый пейзаж погоста[30] с украшенной серебристым лемехом двадцатидвухглавой церковью Преображения, могилой сказителя Рябинина, старинной мельницей, избами и круизными теплоходами неузнаваемо изменился. Да и воды вокруг совсем не напоминали озерные.

Горизонта и неба мы разглядеть не могли. Их заслоняла шумящая вечнозеленой листвой крона, раскинувшаяся над нами, как драгоценный шатер. Под уходящими в глубины нижнего мира корнями лежал напоминавший гигантскую книгу камень Алатырь. Ствол покрывала не кора, а сплетавшиеся друг с другом волокна, похожие на переплетение телефонных проводов, но больше на льняную или конопляную кудель. Именно эти волокна и превращались в нити людских судеб в умелых натруженных руках Трех изначальных Прях.

Скамьи, на которых восседали вершительницы судеб, были выдолблены в толще Алатыря, и за века, пока вращалось колесо, камень изгладился, приняв удобную для тела форму. Периодически то одна, то другая женщина смачивали пальцы в источнике, чьи воды выбегали из-под камня, устремляясь куда-то к морю.

Впрочем, вытягивала и формировала нить только самая старшая, выглядевшая более древней, чем камень под ней. Сидевшая с нею рядом, казалось, олицетворяла зрелость. Ее лицо еще не избороздили морщины, а непокрытые волосы напоминали осенние листья, слегка припорошенные инеем. Третья, сжимавшая в руке нож, могла сойти за нашу ровесницу, если бы не суровая отрешенность словно из камня выточенного лица.

А еще, конечно, смущали прикрытые сомкнутыми тяжелыми веками пустые глазницы, придававшие лицам Прях сходство с античными статуями, с которых безжалостное время смыло краску. Единственный на троих глаз лежал, закутанный в запон, на коленях старухи. Для того, чтобы измерить длину и толщину нити человеческой жизни, мастерицам хватало одних только рук. Конечно, пряжа, которую закручивала Старшая, вытягивала Средняя и обрезала Младшая, вилась неравномерно, напоминая небеленое суровье, идущее на домотканую обиходную холстину, но никак не на узорчатое браное[31] полотно. Впрочем, жизнь человеческая редко у кого проходит гладко и нарядно.

При нашем приближении Пряхи повернули головы, а их единственный глаз выпорхнул из запона и занял свое место над челом Средней, внимательно нас разглядывая.

— Кто это к нам пожаловал? — повела крючковатым носом, принюхиваясь, Старшая.