Царь-Север - [66]

– Вот ни х… себе, – сказал глубокомысленно. И голову руками обхватил.

Трубадурик чистил сапоги Шышаева. Поплевал на щетку.

– Что там, бугор?

– Чудеса в решете! – Бригадир поднялся, хохотнул. – Там чудеса, там леший бродит, русалка на ветвях сидит… Ни черта не пойму! Как это он мог? Через леса, через моря колдун несет богатыря? Так, что ли, получается? А, Трубадурик?

– Да ты о чем базаришь?

– Храборей уже в Норильске.

Пауза. Потом – ухмылка недоверия.

– Как – в Норильске?

– Раком! – рассердился бригадир. – Раком уполз. Он уже в Норильске, мать моя тётка…

Сапожная щетка выпала из «железных» пальцев Трубадурика.

13

Долго снилась потом Храборееву смертоубийственная река, стадо оленей, моторка летит, приближается. Видны рога и высоко приподнятый четырехугольник спины, кургузый початок хвоста с белым подбоем. Дальше – видна другая голова с фиолетово мерцающими глазами, с широким раструбом ноздрей. Слышится фырканье, хорканье. Возле борта моторки оказалась важенка с большими печальными глазами. Рядом – теленок, бестолковый пострел, потешно лупит шарики свои, усердно гребет, положивши голову матери на спину.

«Только не в нее! Пускай живут!» – сказал себе стрелок. И в это время клятый бригадир с берега шарахнул из карабина и продырявил важенке шерстяной висок – аж на моторку брызнуло мозгами. Пострел, потерявши опору, плюхнулся мордочкой – хлебнул водицы вперемежку с материнской кровью. А телята эти, если теряют мамку, непременно ищут ее на том месте, где потеряли. И Пострел наивный тот долго-долго кружился на месте, искал и плакал, жалобно звал, будто не замечая убиенную мать. Телята не привыкли ещё видеть мертвых, но какие ваши годы, милые. Привыкнете, станете преспокойно кормиться рядом с поверженным быком, проглотившим пулю; все у вас, дорогие мои, впереди…

Стадо проплывает мимо Пострела. Обескуражено вытягивая голову, теленок видит край спасительного берега, видит громадных быков, шумно выходящих на отмель и словно отощавших в одночасье – мокрая кожа да кости. На песчаном приплёске появляются телята с важенками. Ступив на берег, важенка встряхивается, – веером выбрасывает воду из себя; и неразумный теленок, как рогатый чертенок, точно так же начинает отряхиваться, подражая матери. Счастливчик! А этот, осиротевший Пострел, продолжает беспомощно кружиться по кровавой реке, тоскливым взором провожая стадо, стекающее за каменистую горбушку берега. Кто знает, сколько он кружился, пока не остыл в ледовитой воде, утомленно смежая веки с длинными ресницами, роняя голову под воду и потихоньку скатываясь вниз по течению, чтобы стать желанною добычей мимолетных чаек, воронов или росомахи, если волна прибьет теленка к берегу…

А потом снился сказочный отрок, с небесной голубой горы скользящий на оленьей упряжке. Олени сначала казались гнедыми, а когда Северьяныч присмотрелся – красные от крови, убитые, но словно бы воскресшие. А следом за упряжкой семенит знакомый печальный Пострел – олененок с мокрыми слезами-звездами в глазах.

…С той поры Храбореев не стрелял по оленям. Был у него такой «бзик». Правда, и сам олень теперь уходит из-под выстрела. Поумнел олень. Ждет, когда окрепнут ледяные реки – стороной обходит охотничьи засады. Вот и не верь после этого, что всякий зверь и всякая животина – разумная тварь.

Охотник перестал есть оленину – в горло не лезла. Сначала – только оленину исключил из своего пропитания, а вслед за тем вообще отказался от мяса. Перешел на рыбу, на грибы, на ягоды и разные коренья. К стене своего зимовья он пристроил дощатые сени. Войдешь туда – и охмелеешь без вина. Вкусно, густо пахнет травами, ягодой, которые он заготавливает. Весною, пока из березы не выпорхнул зеленокрылый листок, Северьяныч ходил, доил белую «буренку» – сок добывал. Заготавливал чагу – черный березовый гриб, по форме и по твердости похожий на конское копыто. На столе, на полу и в погребе – банки с вареньем, кадушки с соленьем.

Над ним посмеивались:

– Вегетарианцем ты, что ли, заделался?

– Душа не принимает, – объяснял он. – Я давеча опять попробовал, проглотил хороший жирный кус… Так меня же потом полчаса наизнанку вытряхивало.

Его жалели. Ну, как же так? Жить в тайге, ходить по тундре и не питаться мясом – это уж совсем… контуженый какой-то человек.

И тело его стало питаться «духом святым», и душа попросила другого питания. Характер его, мировоззрение поразительно изменились за годы затворничества. Изменились в лучшую сторону. Храбореев много передумал в тишине, много перечитал, и многое в себе пересмотрел. Теперь он с грустною улыбкой вспоминал свою погоню за деньгами. И там, на «материке», была погоня, и здесь, на Севере, он суетился. Особенно в первые годы. Всё думал сколотить себе «сокровища», уехать к морю, лежать на золотом песочке, пузо почесывать, винцо попивать. Какие в сущности убогие были мечты у большинства людей! И он был в том числе. Но, слава Богу, отошел от милого плебейского мечтания. Ему бы теперь прокатиться на сказочных, светлых оленях, погостить на Полярной Звезде, вот это мечта так мечта. А золото? Что – золото? У Северьяныча «полный погреб золота». У него даже бочонок с малосольными грибами придавлен пудовым самородком. Кто не верит – пусть проверит. Миллион Проститутов несколько лет назад спустился в погребок, увидел «бочку золота» – с ума чуть не свихнулся.