Царь-Север - [68]

Допили спирт. Романтики под стол свалились. «Крепкий ты парень, – похвалил начальник партии и негромко запел: «Их оставалось только трое из восемнадцати ребят…» Леон, панибратски обнимая Зверя, попробовал внести коррективу: «Старик, мы же вдвоем. Ты резкость наведи! «Их оставалось только двое «…Так надо петь». Зверь странно хмыкнул: «Трое. Что я, считать не умею. – И он стал пальцы загибать, коряги землистого цвета. – Я, – считал он. – Ты. И твой поганый труп».

Тишина повисла над столом. Только керосиновая лампа желтым языком потрескивала. Леон застыл, обнимая Зверя за покатое, будто каменное, плечо. Тот сидел и грустно головой покачивал. И смотрел на охотничий нож – здоровенный тесак, зловеще мерцающий на столе. «Что ж ты, курва, делаешь? – вздохнул начальник партии, поднимаясь. – Хамелеон Проститутов! Я ж тебя от корки до корки прочитал! И теперь я имею моральное право зарезать тебя и собакам скормить. Меня любой гуманный суд поймет».

Леон не помнит, как из палатки вылетел, опрокинув керосиновую лампу. Разъярившийся начальник схватил тесак. В темноте рванулся к выходу, чуть не свалил палатку. Располосовал её, пролез в дыру и побежал за Хамелеоном Проститутовым. Да только где там! Его даже пуля догнать не смогла бы в ту темную ночь.

16

Прошло полтора месяца, прежде чем парень окреп в зимовье Деда-Борея. Глаза повеселели. Щеки округлились. Улыбка блуждала в курчавой жиденькой бороденке. Правда, ходил по зимовью, держась за стены, чуть за горячую плиту не ухватился один раз. Но – все-таки ходил. Храбореев с нежностью смотрел на парня. Вспоминал первые шаги своего покойного сыночка. И такое горячее, нежное чувство вскипало в душе – он уходил, часто моргая, искал заделье за избушкой. «Глаза уже совсем дырявые…» – думал, вытирая слезы. Временами он смотрел на парня и странно улыбался. Ему казалось, что это – сын. Судьба-злодейка разлучила их. Надолго разлучила. А теперь соединила. Навсегда.

Как-то ночью не спалось. Луна во всю моченьку лупила в окно избушки. Звезды гроздьями висели над горами.

– Сынок, – разговорился Дед-Борей, глядя за окно. – А я ведь знал, что отыщу тебя! Когда мне летчик рассказал, что увидел Царька-Северка на Полярной звезде, что там медвежонок с оторванным ухом… Я сразу про тебя подумал. Я сказал себе, что когда-нибудь обязательно слетаю в гости. Хотя и далеко это. Керосину Бог знает сколько спалим…

Простакутов, слушая полночный бред охотника и ничего не понимая, приподнялся в полутемном углу на постели. Осторожно спросил:

– Старик! Ты куда лететь собрался? Я не понял.

– На Полярную звезду. Куда? Я даже золотишко стал копить…

Парень хмыкнул. Ноги спустил с дощатых нар.

– Золотишко? И много? Накопил-то?

Храбореев неожиданно замкнулся. Молча сверкнул глазами. В лунном свете глазищи охотника показались древними, дремучими. И парню стало не по себе; так бывает рядом с больным человеком, не осознающим своей болезни.

С той поры Лион невольно остерегался охотника. «Черт знает, что у него на уме. Еще пристрелит сдуру и улетит на свою Полярную звезду!» Но подобных «закидонов» больше не было у Храбореева.

Крепнувший Лион ходил кругами возле зимовья. Затем – по берегу. И – дальше, дальше. Потом стал играть топором – дровишки тюкал. Дед-Борей специально для чего-то оставил две чурки под навесом, а Лион решил помочь. «Дурило! Взял и ухайдакал заготовки!» Храбореев только головою покрутил и рассмеялся, увидев свежие морозные дровишки у порога. Он вообще веселый был рядом с Лионом.

– Вот, – говорил он радостно и гордо, – без кусочка мяса человека на ноги поставил. Только трава, только коренья. Какая в них сила, мы даже сами толком не знаем…

– А я бы мяска навернул! – Простакутов почесал под солнечным сплетением. – Соскучился.

– Это, сынок, не проблема. Зайца добудем или куропатю.

– Ты бы еще разок по рации напомнил, чтобы они сюда завернули. А то забудут.

И Северьяныч подстраховался: выходя на связь, опять напомнил о человеке, отыскавшемся в тундре.

…И наступило утро, когда они смотрели в небо – поджидали вертушку. Парень смотрел горящими глазами, а Дед-Борей – потухшими. Простакутов был немного возбужден предстоящим отъездом. Тормошился, громко балаболил.

– Северьяныч! А можно, я очерк про тебя напишу?

Бросая в кипящую воду кусочки чаги – вместо заварки, Храбореев отмахнулся:

– Баловство. Зачем?

– А я напишу! – Леон был настроен решительно. – Напечатаю в Москве. Пусть люди знают… о героях Севера.

– Больно им надо печатать. Там и без тебя полно охотников марать бумагу.

И Простакутов не сдержался:

– Старик! Я, между прочим, классный журналист.

– Вот тебе раз! А говорил – геолог.

– Это не я говорил! – Парень поднял палец. – Это, Северьяныч, ты сказал. А я не опроверг. Я просто головой кивнул. А голова была слабая.

– Ой, голова была! А шея у тебя… У цыпленка шея и то, наверное, будет посильней, чем у тебя тогда… – Северьяныч закурил. – А ты откуда знаешь Ходидуба? Ты что-то бормотал о нем в беспамятстве.

– Женат был на его дочери. Дура набитая! – парень сплюнул возле печи. – А ты откуда знаешь Ходидуба?

– А мы служили вместе.

– С дочерью? – Леон усмехнулся. – Из нее генеральша хорошая выйдет.