Царь-Север - [64]

– То, что в мерзлотниках – доставят потом санно-тракторными поездами. Тут все продумано. – Шышаев поднялся. Остаток щепки языком поискал во рту – между зубами. Шумно выплюнул.

Храбореев подошел, поеживаясь. Бригадир на него смотрел напряженно, твердо. Но голос почему-то мягкий был, вкрадчивый (любил ударить в спину, неожиданно).

– Ну, как? Полегчало?

– Морозит еще малость.

– Поешь. Попей.

– Мутит! – Храбореев опустил глаза на свои обсохшие, рыжие от крови сапоги.

– Бывает, – посочувствовал Шышаев. – В Находке у меня свояк, заядлый мореман. Как только выходят в море, так начинается… Весь океан уже, паскуда, заблевал! Я, говорит, во время шторма как беременная баба: то огурец соленый, то капусты дай… – Широкоплечий бригадир потянулся, с треском ломая в себе «кучу хвороста». – Эй, Трубадурик? Где ты?

– Здесь! – отозвался моторист, позванивая ключом в лодке у берега: что-то подкручивал в своем «Вихре».

– Тоска! – пожаловался Шышаев. – Ты забацал бы нам: «Я помню тот Ванинский порт, и вид пароходов угрюмый…»

– Что? Прямо сейчас? Могу, конечно. Мне полстакана и рояль в кустах…

– Ладно! – отмахнулся бригадир, отходя от костра. – После отстрела гульнем. Будет тебе белый рояль в кустах и белый пароход… Оторвемся по полной программе!

Трубадурик бросил ключ и подошел к костру. Изуродованными пальцами ловко, будто фокусник, выхватил багровый уголек и прикурил, с чувством превосходства озирая окружающих.

– Ни фига себе! – Мужики, новички, кто не знал Трубадурика, изумленно покачали головами. – Из железа они, твои лапы? Или из чего?

– Расскажи ребятам, – посмеиваясь, приказал бригадир. – Все равно делать нечего. Сидите тут, как сытые коты, мать моя тётка. Яйца лижете…

Трубадурик поломался немного, но ему налили грамм сто пятьдесят, он хватил, не закусывая, и отчаянно махнул своей культяпкой:

– Эх, было дело, братцы! Был я краснощекий, бравый парень. Девки за мной бегали стадами. Как оленухи.

12

Краснощекий, бравый парень Спиридон Берлогов беззаботно и весело закатился на Крайний Север – по комсомольской путевке. Теперь уже и сам не помнит, как так случилось: отбился от своих ребят и попал в компанию разгульных работяг. Сначала Спиридоша в карты проиграл все свои подъемные, потом спустил одежду и скоро превратился в дикого архаровца. Стал промышлять в портовом городе Дудинка. Пока позволяла погодка, жил прямо в порту – соорудил себе ночлежку в трубе, предназначенной для строительства газопровода в далекой тундре: огромные трубы, разгрузивши с парохода, горою бесшабашно свалили у берега. Трубы там давно лежали, травой обросли, ромашковыми пятнами украсились. Берлогов полюбил своё «берлогово». В траве среди ромашек у него всегда была припасена бутылка, рюмки, скромненькая закусь. «Город белых рюмашек, – думал он, выпивая и наполняясь нежностью к северной земле. – Красота! Романтика, в душу ей цветок!»

Так он жил и жил себе, пока однажды утречком в небе над Дудинкой не появился клятый вертолет. Завис над железным курганом, грохотом своим и ветром из-под винтов пугая и разгоняя все живое в округе. Но Берлогов спал как мертвый, только с боку на бок перевернулся, почмокал губами и грязные ладони лодочкой поудобнее уложил под щеку, густо заросшую репейником щетины. Расторопные портовские трудяги крюками зацепили три трубы, покричали «майна-вира», поматерились на пилотов – и вертушка взмыла над акваторией порта.

До трассы газопровода – триста километров. Ветер на высоте стал в трубе завывать – прохладно сделалось в «берлогове». Ветер, как собака, хватал зубами тряпки и теребил их, стаскивал со спящего «романтика». Он приоткрыл глаза. Небо и земля слегка покачивались перед ним, но это было делом привычным – с похмелюги еще не то бывает. Спиридон поежился и машинально потянул на себя вонючее, драное одеяло. С головой накрылся и дальше спит. Вертолет накренился на воздушной волне. Тяжелая с похмелья голова ударилась о железо трубы – зазвенело. И только тогда Спиридоша прочухался и подумал, что совсем уже нету у него здоровья – после бутылки вермута, похожего на бычью прокисшую кровь, по-гусарски выпитую прямо из горлышка вчера вечером, мужик не смог за ночь проспаться – до сих пор перед глазами все плывет, качается. Куда это годится? Ослаб мужик. Пора лететь на Юг, здоровье поправлять на Черном море. Он протер глаза, и уши заодно протер, сбивая с них пыль. И услышал над собою размеренный рокот винтов. Это, в общем-то, не удивительно; мало ли какой вертолет пролетает над городом, над портом. Удивительно было другое. В трубе, как в большом иллюминаторе, постоянно менялись картинки, словно Спиридон смотрел бесплатное кино. Вот промелькнул осколок неба с облаками. Вот зеленовато-бурая тундра с большими лужами – блестящими блюдцами озер. Вот горы покачнулись и упали в тартарары… Ну, дела! Это что ж такое? Берлогов ужаснулся, когда понял, что летит в облаках – летит аки птица. Вернее, болтается на скрипящих крюках, на могучем тросе в локоть толщиною. Грязная кожа вспотела от страха – приклеилась к нечистой одежонке. Руками и коленками Спиридоша упирался в трубу, которая лишь на первый взгляд казалась гладкой: на прокатном стане скрученные листы металла имели сотни, тысячи и миллионы микроскопических зацепов – каждый из которых становился горячим собачьим клыком, срывающим кожу, кусающим до жаркого мяса, до самых костей.